С физиономии Блинчика струями текло, он косил на Сергеева глаз, напоминая выражением лица испуганную лошадь.
За дверью заматерились. Опять затрещал автомат.
– Стоять! – закричал кто-то истошно. Зачихал, забухтел, изрыгая свинец, окончательно испорченный глушитель. Тяжело рухнуло тело. Хлестко ударили пистолетные выстрелы. Стон. Опять выстрел. Короткий вскрик, перешедший в хрипение. Сухо, уже без «глушака», затрещал пистолет-пулемет. Кто-то, топая, побежал по коридору.
Внизу, под стенами здания, взвыли сирены: какой-то из многочисленных киевских спецотрядов с пернатым именем летел на выручку. Шума за дверями больше не было. Только в коридоре кто-то плакал. По-детски плакал, жалобно, с подвываниями и всхлипами.
Михаил осторожно поднял голову. Видно вокруг было неважно. В воздухе висела густая взвесь пара и пыли. По всей комнате хлестали струи горячей и холодной воды. Одежда, и на нем, и на Блинчике была насквозь мокрая.
– Кажется все, Вова, – сказал Сергеев и не узнал своего голоса. Звуки из пересохшего горла выходили с трудом. Пить хотелось страшно. – Я встану и осмотрюсь. Ты лежи пока.
– Умка, – сказал Блинов, выворачивая шею на какой-то немыслимый угол, чтобы рассмотреть Сергеева. – Умка, ты же меня опять спас! Я же теперь твой должник по гроб жизни! Ты же мне брат теперь, Умка!
– Лежи уж, брат, – усмехнулся Сергеев выползая из ванны и стараясь не сильно топтать коленями и так основательно измятого Блинова. – Хорошо хоть не «брателло» назвал. С тебя станется.
– Я тебе должен, Сергеев, – затараторил Владимир Анатольевич.
Похоже, начинался «отходняк»: с истерикой и обильным словоизвержением, как в классических случаях, описанных в учебниках по психологии. Было бы сейчас время «колоть» Блинова – лопнул бы он, как подопревший грецкий орех, с легким хрустом, и выложил бы все, о чем спрашивали. Мужик он сильный. Состояние недержания речи у него долго не продлится – сработает подкорка и все: закрылась раковинка, сбежал рачок.
– Я тебе по жизни должен. Это же счастье, что я тебя встретил, Сергеев! Мое счастье!
Блинчик попытался перевернуться и сесть, но ничего не вышло – он вошел в ванну туго, как пробка в бутылочное горлышко – без штопора не вытащишь. В другое время зрелище могло показаться комичным, но сейчас Михаила на смех не тянуло.
Осторожно ступая босыми ногами по скользкому, усеянному осколками стекла и фаянса, полу, Сергеев приблизился к двери, выглядевшей, как дуршлаг. Где-то далеко, в здании, ещё хлопали выстрелы. Раненый в коридоре продолжал выть. В плохо освещенной палате движения не просматривалось, но поручиться за то, что из темноты по ним не ударит очередь, Сергеев не мог. А, значит, Владимир Анатольевич, щебечущий, как половозрелая канарейка, должен был пока оставаться в своем металлическом ложе. Вот только переложить его следовало поудобнее – захлебнется скоро, а воду перекрыть негде.
– Потерпи, Вова, – попросил Сергеев, и приготовился рывком перевернуть Блинчика, но, к удивлению, сил особых прикладывать не пришлось. Воды набралось столько, что слегка приподнятый вверх Блинов, всплыл на поверхность, как кусок пробки, и также легко перевернулся. Затянутые в гипс конечности сразу же затонули снова, отчего Блинов принял достаточно нелепую и смешную позу, в которой застыл, преданно глядя на Сергеева снизу вверх. Ну, вылитый бульдог в ожидании кусочка сырой печенки!
Такое состояние Михаилу было знакомо. После полной нервной отдачи наступал «расслабон», чем-то напоминающий то состояние, которое наступает после ста граммов спирта выпитых в тяжелом похмелье, когда черно-белой, нечёткой картинке внезапно возвращается цвет. Ощущение чудом сохранённой жизни пьянило лучше любой выпивки. Сладостное понимание того, что на этот раз, да – миновало, ты дышишь, ты осязаешь мир, наполняло такой радостью, что эмоции было невозможно удержать под контролем.
Вода, в которой они бултыхались, была холодной. Если бы в ванну хлестало горячей водой, им бы точно не поздоровилось: по трубам тек почти кипяток. У Феофании была своя котельная и газа там не жалели.
– Ты двери не открывай, – зашептал Блинов, суетливо хватая Сергеева за руки. – Пусть кто-то из наших приедет! Не открывай, Умка! Вдруг они еще там!?
– Никого там нет, – сказал Сергеев. – Ушли. Только раненый кричит. Слышишь, Блинчик?
Блинов закивал – быстро, как китайский болванчик.
– Слышу. Не открывай. Я никому не верю. Пусть наши приедут. Васильевич пусть приедет.
– Как я тебе их позову? – отозвался Михаил с раздражением. – По батарее? Мобилки в палате остались. Что нам с тобой тут до утра сидеть?
– Они приедут, – произнес Владимир Анатольевич с глубокой убежденностью в голосе. – Вот увидишь. Обязательно приедут. Они узнают, им позвонят.
Внезапно он начал мелко трястись всем телом залязгал зубами – звонко, как кастаньетами. «Отходняк» продолжался. Господин Блинов начинал приходить в себя.
Сидеть в разгромленном санузле и дальше – было, словно прятать голову под крыло. Еще через пять минут Блинчик будет соображать нормально и его можно перенести в палату. К тому же, Сергеев был уверен, что те, кто в них стрелял, давно покинули здание. Если смогли, конечно. Стрельба внизу была серьезная.
– Не бойся, Вова, – повторил он, и принялся оттаскивать от изрешеченных дверей импровизированную баррикаду.
Воды на полу было почти по щиколотку.
В палате было темно – только из коридора, в настежь открытую дверь, лился мутный свет ламп накаливания. Пахло порохом, в воздухе висел сизый дымок. Сергеев осторожно шагнул из умывальной с опаской ступая босыми ступнями по хлюпающему ковролину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17