Сидят, смотрят телевизор, безостановочно раскачиваясь, – результат побочного эффекта лекарств. А теперь переведите свой взгляд, минуя здания, где эти женщины спят в крошечных комнатушках (украшенных картинками, вырезанными из журналов, письмами из дома, маленькими алтарями, посвященными детям и семье), на тюремный корпус, где ожидают своей участи самые горемычные в женской тюрьме. На верхнем этаже находятся камеры с приговоренными к смертной казни, возможность такого исхода для них вполне вероятна благодаря официальной кампании нынешнего губернатора штата Нью-Йорк. Этажом ниже – стерильные ясли. Здесь расположены шестнадцать комнат для женщин, которые попали в тюрьму уже беременными, и тех, кто забеременел от своих мужей во время тюремных свиданий (что противоречит правилам, но случается) или, тоже не бог весть какое чудо, тех, которые понесли от охранника в надежде добыть с его помощью сигареты, наркотики, еду, косметику и – только не путать с сердечной привязанностью – внести приятное разнообразие в плотские утехи с женским полом (лесбийские связи в тюрьме не в диковинку; поцелуи, объятия и ласки, даруемые языком и пальцами). Затем следуют маленькие отдельные комнаты, где размещаются женщины со своими новорожденными. Здесь они учатся нянчить, кормить, менять пеленки и баюкать их.
А теперь представьте коридор, мрачный, но безупречно чистый, и стройную с хвостом темных волос женщину двадцати семи лет, волочившую швабру по линолеуму. Хорошенькая ли? Скорее нет, но что-то такое было в Кристине Уэллес, что останавливало внимание. Возможно, глубокая сосредоточенность, предполагающая врожденный ум. Еще вы заметите печаль на ее лице, хотя она старается ее скрыть. Девушка не хочет никому нравиться и вообще не расположена к общению. И хотя у нее дьявольски привлекательная улыбка, улыбается Кристина редко. Она бы и рада доверять людям, но не получается. Держи язык за зубами, если тебя не довели или если не влюблена, говорила она себе частенько.
Прислушиваясь к шуму, она сразу поняла, что в яслях происходит своего рода ритуал по случаю расставания женщины с ее новорожденным – бесчеловечная процедура, через которую проходят все заключенные. Попросту говоря, ребенка у матери отнимали. Кристина, вонзив ногти в ручку швабры, чтобы справиться с волнением, подошла поближе к приоткрытым дверям комнаты, где Шанель прощалась со своим сыном Нушоном. Администратор родильного отделения, добрая женщина лет за сорок, передавала мальчика на воспитание его родственнику, пока не освободят его мать. Шанель в глубокой скорби прижалась к Нушону, он же, не понимая, что происходит, теребил желтую заколку в ее волосах.
Шанель привезли в Бедфорд-Хиллз беременной. История незамысловатая: они с сестрой как-то вечером вышли купить по шоколадке и встретили двух мужчин. Те подошли к ним и спросили, где живут такие-то. Девочки, понимавшие что почем, почуяли, что могут подзаработать на этом деле, и после кратких переговоров проводили мужчин к дому, о котором те спрашивали. Когда они постучали, дверь открыл полицейский, только что арестовавший его обитателей за изготовление и продажу крэка. Девушкам назначили разных общественных адвокатов – один был прагматиком, другой – дураком. Шанель попался дурак, свежеиспеченный выпускник юридического факультета Гарварда. Ее сестра согласилась на сотрудничество с обвинением и получила год. Адвокат Шанель убедил ее в том, что ей нечего бояться, поскольку она невиновна, и дело должно рассматриваться судом присяжных. Впервые в ее жизни белый мужчина с высшим образованием был озабочен ее судьбой. И она согласилась на его предложение. Присяжным понадобилось всего сорок минут, чтобы признать ее виновной, Приговор был вынесен в соответствии с суровыми эдиктами рокфеллеровских законоположений о наркотиках, ей грозило от трех лет до пожизненного заключения.
– Ну все, достаточно, – вздохнула администратор родильного отделения, делая знак, чтобы ребенка забрали.
Шанель вновь прижала ребенка к груди.
– Вы все знаете, что я умруздесь, – простонала она. – Я его не отдам, не отдам, и все.
Но ребенка осторожно отняли.
Больше не смотри, сказала себе Кристина. Она вновь двинулась по коридору, таща за собой швабру вдоль той же линолеумной дорожки. Почему то, что вначале было невыносимым и с чем она научилась справляться, сейчас снова превращалось в неразрешимую проблему? Годы в тюрьме тянулись как десятилетия; время убивало ее так же, как других женщин, они становились сгорбившимися, болезненными, ожиревшими и морщинистыми, без надежды, детей и зубов. Только через три года комиссия по слушанию дел о досрочном освобождении вспомнит о ней. Прошло четыре года. Конечно, семь лет – минимальный срок, если тебя обвиняют в сговоре с целью использования украденного имущества. Максимальный срок по этой статье – двадцать пять лет. Будешь плохо себя вести, добавят срок – элементарно, и каждая вторая заключенная, отсидевшая семь лет, возвращалась по решению комиссии обратно в тюрьму. Если ты пытаешься заручиться хорошими рекомендациями за примерное поведение, научись соглашаться со всеми и во всем да помалкивать. Да, горестно думала она, я бессловесна и совершенно бессильнацелых четыре года. Как же абсурдно, что все закончилось тюрьмой. Уж конечно, вернись все назад, она никогда бы не повторила идиотских ошибок, из-за которых оказалась здесь. Она бы завязала до того последнего дела, сказала бы Тони Вердуччи и Рику, что всё – пусть на нее не рассчитывают. Тогда все сложилось бы иначе. Но эти мысли не утешали ее сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150