— Именно. Если же вы не согласитесь, то, даю вам слово, я сейчас встаю и ухожу. И меня убьют на улице, и это будет на вашей совести, и мама на вас за мою смерть почти наверное обидится.
— Не считая того, что я без Муси умру с горя, — сказала Сонечка.
— Разве согласиться, граждане и товарищи? — спросил Никонов.
— У вас нет другого выхода.
— C’est le monde renverse! Идет…
— Но, уж если унижаться, то, давайте, на ейные стерлинги закажем три бутылки водки, — потребовал Никонов.
— Я согласна.
— А я нет. Посади кого-то за стол, — сказала Глаша. — А потом еще и отвози вас пьяного домой, да? На извозчика теперь и будущих Мусиных стерлингов не хватит.
Водку принесли. Никонов радостно разливал ее по рюмкам.
— Она, мамочка! Смотреть любо.
— Я тоже, каюсь, соскучился…
— Веселие Руси есть пити… Водка препоганая, господа!.. Закусить поскорее…
— Ничего. Денатурат как денатурат.
— От этого, говорят, слепнут… Господа, полька кончилась.
— Нет, рожи, рожи каковы!.. Ваше здоровье, товарищи текстильщики.
— За ваше, Григорий Иванович. Это что ж будет, кадриль?
— Похоже на то… На душе веселее стало!..
— Ничего, князь, не тужите. Мы еще у вас здесь потанцуем.
— После основательной чистки.
— Ей-Богу, хорошо играют! «Кума, шен, кума, крест»…
— Григорий Иванович, перестаньте подпевать.
— «Кума, дальше от порога… Кума, чашку разобьешь»… Хочу петь и пою, товарищ Глафира! Кончилось буржуазное засилие!
— Но хоть не так громко.
— «Что ты, что ты, что ты врешь, сам ты чашку разобьешь…» Это моя няня пела, покойница. Товарищи переплетчики, ей-Богу, та маленькая брюнетка, что танцует с матросом, недурна!
— Какая? — переспросила Глафира Генриховна. — Фи, горняшка!
— Герцогини, товарищ Глафира, не по сегодняшнему абонементу танцульки. Все маркизы остались дома… Князь, еще по рюмочке?
— Валяйте.
— Я вас очень люблю, князь… Вот только к политике я бы вас за версту не подпустил.
— Ради Бога, Григорий Иванович, оставьте мою политику в покое. Ваше здоровье…
— Давайте и со мной чокнемся, Григорий Иванович. Вы страшно милый.
— Чокнемся, Мусенька, на прощанье.
— Это он милый? Он очень гадкий, Мусенька, вы его не знаете!
— Он прелесть, Сонечка.
— Сонечка, уважайте мои седины. За ваше здоровье, гражданки.
— Еще бутылочку прикажете, товарищ? — наклоняясь к Никонову, негромко спросил подошедший буфетчик.
— Не много ли будет? — усомнился опять Фомин.
— На семь человек одной бутылки мало, — решительно сказала Муся. — Дайте нам, товарищ, еще бутылку.
— Сию минуту…
— Спасибо, товарищ… Да здравствует свобода! — восторженным голосом сказал Никонов. Буфетчик засмеялся и побежал за водкой. Публика с завистью следила за кутящей компанией.
— Интересно, за кого они нас принимают?
— За советских сановников второго сорта.
— Только этого не хватало!
— Господа, это мне напоминает нашу поездку на острова в день юбилея папы.
— Хорошее было время!
— Какую речь вы тогда произнесли, Алексей Андреевич! — сказала Глафира Генриховна. — Я до сих пор помню каждое слово.
Князь, смущенно улыбнувшись, поспешно взял с тарелки бутерброд из черного с соломой хлеба с крошечным кусочком колбасы.
— Славно мы тогда на островах кутили, товарищ князь, — сказал Никонов. — Впрочем вас с нами тогда не было.
— Да, правда, вас не было. А сегодня кого из тех нет?
— Мосье Клервилля, Вити и Беневоленского.
— Бедный Витя!
— Господа, несут денатурат!
— Несут, несут, несут!..
— Говорят, его отцу совсем туго приходится?
— Да, очень.
— Отцу денатурата?
— Не остроумно… Мне одну каплю… Довольно, довольно!
— Ништо, пейте, товарищ Глафира. Эх, перемелется, мука будет…
— Что вы хотите сказать?
— Пей, пока пьется, все позабудь, товарищ Глафира Генриховна.
— Что вы хотите сказать, Григорий Иванович? А?
— Глаша, да он ничего не хочет сказать, что это тебе все в голову приходит?.. Господа, а почему не явился Беневоленский?
— Кто его разберет? Сказал, что голова болит.
— Интересничает.
— Сонечка, выпьем на «ты».
— Вот еще! И не подумаю.
— Положительно демос ведет себя образцово. Где же оргия?
— Потребуем деньги обратно!
— Между этой танцулькой и любым балом по существу нет никакой разницы, — сказал вдруг серьезно Никонов. — Вы говорите: демос. Эти люди самые обыкновенные мещане, добравшись наконец до наших радостей и теперь отдающиеся им с упоением. Взгляните на их самодовольные, счастливые лица!.. И как чинно они танцуют! Вся революция была сделана для танцульки. Какая там оргия, они больше всего на свете хотят походить на нас!.. Правду я говорю, Мусенька?
— Доля правды есть, — подтвердил князь.
— Но, значит, и мы мещане?
— Нет, не значит, но… Впрочем, а кто же мы?
— Кланяйтесь, князь Горенский, — сказал Фомин. — Все это, так сказать, если вглядеться в корень вещей. А если без корня вещей, то достаточно и того, что кавалеры не дерутся и не хватают дам за ноги.
— Эх, колорита, колорита этого, понимаете ли, нет, господа. Не красочно все это! — говорил актер.
— Вот идет колорит, Сергей Сергеевич.
Буфетчик хлопнул в ладоши и закричал: «Почтальон! Почтальон!» В залу вошел тот матрос, который сидел внизу с девицей. В руках у него была сумка. Он лениво вытащил из нее ряд конвертов с надписанными номерами и стал разносить их гостям, вглядываясь в картонные кружки. Гости разрывали конверты и медленно, с нахмуренным видом, разбирали написанное. Затем по залу началась сигнализация улыбками, кивками, воздушными поцелуями.
— Ах, вот что такое «Почта Амура»! — сказала Сонечка, с жадным интересом следившая за публикой.
— Значит, та девица предлагала бумагу для почты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120