— А еще кто из мальчиков?
Муся, не успевшая дома подумать о рассадке по саням, мгновенно все рассудила: Никонов уже усаживал во вторые сани Сонечку. Березин не говорил ни по-французски, ни по-английски.
— Витя, садитесь к нам, — поспешно сказала она, улыбнувшись. — Живо!..
Витя не заставил себя просить, хоть ему и неприятно было сидеть против Глафиры Генриховны. Ее «конечно», он чувствовал, предназначалось в качестве неприятности и Мусе, и ему, и англичанину. В последнем он, впрочем, ошибался: Клервиллю неприятность не предназначалась, да он ее и просто не мог бы понять. Швейцар застегнул за Витей полость и низко снял шапку. Клервилль опустил руку в карман и, не глядя, протянул бумажку. Швейцар поклонился еще ниже.
— По Троицкому мосту…
— Эй вы, са-ко-олики! — самым народным говорком пропел сзади Березин. Колокольчик зазвенел чаще. Сани тронулись и пошли к Неве, все ускоряя ход.
За Малой Невкой тройки понеслись так, что разговоры сами собой прекратились. От холода у Муси стыли зубы, она знала и любила это ощущение быстрой езды. Сдерживая дыхание, то прикладывая, то отнимая ото рта горностаевую муфту, Муся смотрела блестящими глазами на проносившиеся мимо них пустыри, сады, строения. «Да, сегодня объяснится», — взволнованно думала она, быстро вглядываясь в Клервилля, когда сани входили в полосу света фонарей. Глафира Генриховна перестала говорить на трех языках неприятности и только вскрикивала при толчках, уверяя, что так они непременно опрокинутся. Клервилль молчал, не стараясь занимать дам, он был счастлив и взволнован необыкновенно. Витя мучился вопросом: «Неужели между ними вправду что-то есть? Ведь та ведьма-немка все время намекает» (Глафира Генриховна никогда немкой не была). Витя упал духом. Он ждал такой радости от этой ночной поездки на острова.
Развив на Каменном острове бешеную скорость, тройка на Елагином стала замедлять ход. У Глафиры Генриховны отлегло от сердца. Из вторых саней что-то кричали.
— Ау! Нет ли у вас папирос?
Клервилль вынул портсигар, он был пуст.
— Папирос нет… Не курите, простудитесь! — закричала Глаша, приложив к губам руки.
— Да все равно нельзя было бы раскурить…
Никонов продолжал орать. Спереди подуло ветром.
— Так холодно, — проговорил Клервилль.
— Сейчас Стрелка, — сказала Муся, хорошо знавшая Петербург. Тройка пошла еще медленнее. «Стрелка! Ура!» — прокричали сбоку. Вторые сани их догнали и выехали вперед, затем через минуту остановились.
— Приехали!
Все вышли, увязая в снегу, прошли к взморью и полюбовались, сколько нужно, видом. На брандвахте за Старой Деревней светился огонь.
— Чудно! Дивно!
— Ах, чудесно!..
— Нет, какая ночь, господа!..
Все чувствовали, что делать здесь нечего. Березин, возившийся у саней, с торжеством вытащил ящик. В нем зазвенело стекло.
— Тысяча проклятий! Carramba!
— Неужели шампанское разбилось?
— Как! Еще пить?
— Нет, к счастью, не шампанское… Разбились стаканы.
— Кто ж так укладывал! Эх, вы, недотепа…
— Что теперь делать? Не из горлышка же пить?
— Господа, все спасено — один стакан цел, этого достаточно.
— Узнаем все чужие мысли.
— То-то будут сюрпризы!
— А если кто болен дурной болезнью, пусть сознается сейчас, — сказал медленно поэт, как всегда, вполне довольный своим остроумием. Муся поспешно оглянулась на Клервилля.
— Давайте в снежки играть!
— Давайте.
— Разлюбезное дело!
— Что же раньше? В снежки или шампанское пить?
— Господа, природа — это, конечно, очень хорошо, но здесь холодно, — сказала Глаша.
— Ах, я совсем замерзла, — пискнула Сонечка.
— Сонечка, бедненькая, ангел, — кинулся к ней Никонов, — трите же лицо! Что я вам приказал?
— Мы согреем вас любовью, — сказал Беневоленский.
— А что, господа, если б нам поехать дальше ? Мы, правда, замерзнем.
— О да! — сказал Клервилль. — Дальше…
— Куда же? В «Виллу Родэ»?
— Да вы с ума сошли!
— Ни в какой ресторан я не поеду, — отрезала Глафира Генриховна.
— В самом деле, не ехать же в ресторан со своим шампанским, — подтвердил Березин, все выбрасывавший осколки из ящика.
— А заказывать там — сто рублей бутылка, — пояснила Глафира Генриховна.
— Господа, в ресторан или не в ресторан, но я умру без папирос! — простонал Никонов.
— Ну и умрите, — сказала Сонечка, — так вам и надо.
— Жестокая! Вы будете виновницей моей смерти! Я буду из ада являться к вам каждую ночь.
— Пожалуйста, не являйтесь, нечего… Так вам и надо.
— За что, желанная?
— За то, как вы вели себя в санях.
— Сонечка, как он себя вел? Мы в ужасе…
— Уж и нельзя погреть ножки замерзающей девочке.
— Гадкий, ненавижу…
Сонечка запустила в Никонова снежком, но попала в воротник Глаше.
— Господа, довольно глупостей! — рассердилась Глафира Генриховна. — Едем домой.
— Папирос! Убью! — закричал свирепо Никонов.
— Не орите… Все равно до Невского папирос достать нельзя.
— Ну, достать-то можно, — сказал Березин. — Если через Строганов мост проехать в рабочий квартал, там ночные трактиры.
— Как через мост в рабочий квартал? — изумился Витя. Ему казалось, что рабочие кварталы отсюда за тридевять земель.
— Ночные трактиры? Это страшно интересно! А вы уверены, что там открыто?
— Да, разумеется. Во всяком случае, если постучать, откроют.
— Ах, бедные, они теперь работают, — испуганно сказала Сонечка.
— Как хорошо говорил князь! Я, право, и не ожидала…
— Господа, едем в трактир… Полцарства за коробку папирос!
— А как же снежки?
— Обойдемся без снежков, нам всем больше шестнадцати лет.
— Всем, кроме, кажется, Вити, — вставила Глаша.
Витя взглянул на нее с ненавистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108