Слово «по-видимому» снова задело Николая Петровича. «В таких случаях „по-видимому“ недопустимы», — подумал он с неудовольствием, откладывая бумагу в папку № 16.
Папка эта уже очень распухла от документов. Почти все свидетели по делу были допрошены; их, впрочем, было не так много. Не хватало показания госпожи Фишер, которая еще не приехала в Петербург. Ее допросу Яценко придавал большое значение.
Николай Петрович пробежал несколько других бумаг и задумался. Он был не вполне доволен ходом следствия по делу об убийстве Фишера. Настоящих улик против Загряцкого было недостаточно. Яценко нисколько не огорчался в тех случаях, когда следственные материалы складывались в пользу подозреваемого, и даже радовался, если выяснялась его невиновность. Но в этом деле у Николая Петровича после первого же допроса сложилась твердая уверенность, что Фишер был отравлен Загряцким. В недостаточности улик он видел не свою неудачу, а победу преступного начала над справедливостью.
Яценко еще раз перебрал в памяти основные положения следствия. Самоубийства быть не могло. «С чего бы, в самом деле, Фишер стал кончать самоубийством? — в десятый раз мысленно себя спросил Николай Петрович. — Ни болезни, ни материальных затруднений у него не было. Кроме того, что же ему мешало, если пришла такая необъяснимая мысль, отравиться дома, в „Паласе“? Женатый человек, дороживший приличиями, не поехал бы кончать с собой в подозрительную квартиру… Да и самая обстановка, выражение лица Фишера, все говорит, что о самоубийстве речи быть не может… Нет, здесь не самоубийство, здесь убийство, хорошо обдуманное убийство».
Система доводов, устанавливающих виновность Загряцкого, уже сложилась у Николая Петровича. В этой системе многое еще могло измениться в зависимости от показаний госпожи Фишер, от очной ставки между ней и ее любовником. Кое-что с минуты на минуту должны были внести данные дактилоскопического исследования. Но общая аргументация следствия была уже намечена и с внешней стороны выходила довольно стройной. Однако Николай Петрович все яснее чувствовал в ней слабые места. Он понимал, что каждую улику в отдельности опытный защитник сумеет если не разбить, то, во всяком случае, сильно поколебать. «Впрочем, математической ясности никогда не бывает при запирательстве преступника, — подумал Яценко. — Если не считать, конечно, уличения посредством дактилоскопии…».
В дактилоскопию Николай Петрович верил — нельзя было не верить, — но верил не так твердо, как, например, в химическое исследование. Новейшая судебно-полицейская наука основывалась на дактилоскопии, Яценко прекрасно это знал. Однако в глубине души он чуть-чуть сомневался в том, что из миллиона людей каждый имеет свой отпечаток пальца и что нет двух таких отпечатков, которые были бы совершенно сходны один с другим. «В Чикаго недавно приговорили к смерти преступника исключительно на основании дактилоскопической улики. Правда, этот приговор вызвал у многих возмущение. Что, если в Чикаго была допущена ошибка?.. В Европе нет твердо установленной практики. У нас тоже нет…» Яценко справедливо считал русский суд лучшим в мире.
Николай Петрович вынул из папки № 16 дактилограмму отпечатков, оставшихся на бутылке и на стакане в комнате, где было совершено убийство. Он еще раз у лампы вгляделся в отпечаток, проявленный свинцовыми белилами. На листе бумаги довольно большой кружок был покрыт сложным овальным узором. Эксперт отметил номерами особенности узора: шесть вилок и четыре островка . В пояснительной записке приводились какие-то дроби со ссылкой на систему Вуцетича. Снимок с руки Загряцкого еще не был готов, и выводов потому быть не могло. Николай Петрович долго вглядывался в фотографию. «Да, как будто все это убедительно… Однако они в Чикаго как хотят, а я на основании этих вилок и островков все-таки не подведу человека под каторгу, — сказал он себе. — Жаль, что со всех нас не снимают отпечатков. Надо бы, чтобы это было обязательно и чтобы все снимки регистрировались. Тогда при любом преступлении — взглянул на каталог и сразу знаешь преступника… Но отчего же этого не вводят, если это так просто? — опять с сомнением подумал Николай Петрович. — Впрочем, здесь и без дактилоскопии дело ясно: да, конечно, Загряцкий убил… Убил, чтобы к его любовнице перешли богатства банкира»…
Николай Петрович еще лишь приблизительно разобрался в том, какое именно наследство оставил Фишер. Состояние, по наведенным справкам, было огромное, но запутанное, выразить его точной цифрой следователь пока не мог. Надо было выяснить стоимость разных акций, непонятные названия которых постоянно попадались в газетах.
Стук в двери прервал мысли Николая Петровича.
— К вашему превосходительству, — сказал сторож, подавая визитную карточку.
— Попросите войти. Что, еще ничего мне не приносили из сыскного отделения?
— Никак нет, ваше превосходительство.
В комнату вошел доктор Браун. Они любезно поздоровались, как старые знакомые.
— Очень рад вас видеть, — сказал Яценко, крепко пожимая руку Брауну и пододвигая ему стул. — Вы ко мне по делу?
— Да, если позволите, — ответил, садясь, Браун.
— К вашим услугам.
— Я зашел к вам, собственно, для очистки совести. Видите ли, у меня осталось такое впечатление, что слова, сказанные мною вам о Загряцком при нашем первом знакомстве, могут быть неправильно вами истолкованы. Надеюсь, вы не поняли их в том смысле, что я считаю Загряцкого человеком, способным па убийство?
Яценко смотрел на него с недоумением.
— Это было бы, разумеется, неверно, — продолжал Браун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108