Но он ничего не увидел — день кончался, на улице давно горели фонари.
В зале ресторана было жарко и душно. Витя, скрывая волнение, с видом привычного человека прошел в самый край залы, уселся за столик, нервно развернул накрахмаленную салфетку и взял карту. К его ужасу, оказалось, что напечатанные на карте цены (те самые, которые ему называли) зачеркнуты и вместо них всюду проставлены другие, более высокие. Витя спешно занялся вычислением — лакей, к счастью, долго к нему не подходил. Дешевле других блюд стоили супы. Их было два — борщок и консомэ. Оба названия нравились Вите. Он остановился на консомэ, так как борщок был, очевидно, разновидностью борща, который часто подавали и дома. На второе Витя выбрал телячью котлету — это было привычное, но вкусное блюдо; а главное, стоило оно не очень дорого и вместе с тем не было самым дешевым, так что лакей ничего не мог подумать. Очень его соблазняла гурьевская каша, но против нее значилось: 1 р. 20. Сосчитав мысленно все, Витя решился на гурьевскую кашу: денег хватало и по повышенным ценам, включая копеек сорок на чай; должен был даже образоваться еще небольшой остаток. Витя успокоился, положил карту на стол и нерешительно постучал ножом о стакан. Сказать «человек!» он не решился.
Лакей подбежал с салфеткой под мышкой и почтительно принял заказ. В спешке, чтоб не заставлять ждать лакея, Витя вместо телячьей котлеты по ошибке заказал бифштекс с картофелем. Но изменить заказ было явно неудобно. Впрочем, бифштекс стоит столько же, сколько телячья котлета.
— На третье гурьевскую кашу… Слушаю-с… Пить что изволите?
Витя похолодел — этого удара он никак не ожидал, о напитках он не подумал.
— Квасу нашего не прикажете ли? — с значительной интонацией в голосе спросил, улыбаясь, лакей.
— Нет… Сельтерской воды, — сказал Витя. — Я пью только воду, — добавил он, чтобы как-нибудь себя спасти во мнении лакея.
— Слушаю-с.
Сельтерская вода, наверное, стоила очень дешево, этот расход можно было покрыть из запаса. Витя принялся рассматривать зал. «Хорошеньких женщин что-то не видать…» Ему становилось скучно. Он вспомнил о «Белом ужине» и, достав книгу из портфеля, принялся ее пробегать. На террасе мраморной виллы над заливом слушала последние аккорды серенады Коломбина, «вся в белом, похожая на большой букет новобрачной»… На Витю вдруг нахлынула непонятная радость — от этих образов, оттого, что он был взрослый и один обедал в ресторане, что перед ним открывалась жизнь, что у него уже была своя Коломбина… «Я очень, очень рада», — вспомнил он, замирая. Веселый Пьеро, перескакивая через перила, бросался к Коломбине «с долгим раскатом смеха». Витя еще не знал, отчего Пьеро так весело, но он понимал его и вместе с ним испытывал радость. Дворецкий позвал Коломбину к «роскошно сервированному столу под пинией» — Вите как раз подавали суп.
…Довольно, посмотри, как стол накрыт красиво,
Как изменяются все вещи прихотливо!
Лагуной кажется хрустальное плато,
В сияньи серебра цветами обвито;
Арбуз, нарезанный на пурпурные доли,
Напоминает мне по форме о гондоле;
Кианти старое себе вокруг брюшка
Надело юбочку из прутьев тростника…
Консомэ оказалось самым обыкновенным жидким бульоном — по совести, Маруся готовила суп вкуснее. Миска с надбитым ушком не казалась лагуной, и решительно ничто на столе никак не напоминало о гондоле. Но Пьеро с Коломбиной тоже начинали белый ужин с консомэ, что усилило аппетит Вити. Он ел суп и, скосив глаза, читал книгу. Пьеро «вонзал толедский нож в хрустящий бок паштета» — Витя с наслаждением ел тощий бифштекс. Дворецкий разливал мадеру, шато-икем, марго, мускат — Витя бодро пил сельтерскую воду.
Лакей принес гурьевскую кашу. Витя осторожно придвинул к себе обжигавшее пальцы блюдо и вдруг у противоположной стены со смешанным чувством гордости и беспокойства увидел знакомого. Это был доктор Браун. Лицо его поразило Витю своей бледностью и мрачным выражением. «Да это он коньяк так хлещет… Здорово!» Браун что-то подливал в бокал из кофейника, Витя знал, что в кофейниках подаются запрещенные крепкие напитки. «Поклониться, что ли? Нет, лучше не надо… Он, впрочем, почти не знаком с нашими… Да это и не важно, разумеется. Какой он, однако, страшный!» — тревожно думал Витя.
XXXI
— …А вы знаете, Александр Михайлович, — сказал, улыбаясь, Федосьев, когда лакей унес блюдо, — ведь я за вамп в свое время чуть-чуть не установил наблюдения.
— Вот как? Когда же это?
— За год или за два до войны. Вы тогда читали в Париже публичные лекции на философские темы, и лекции эти, я слышал, имели большой успех?
— Я действительно был в моде в течение некоторого времени. Потом, кажется, надоел и перестал читать. К тому же я тогда начал печатать в журнале свою книгу «Ключ», многое из лекций в нее вошло. Но почему мои лекции вызвали такое ваше заботливое внимание?
— Видите ли, у вас репутация очень левого человека. Лекции же ваши усердно посещались людьми, которыми мое ведомство интересуется. И — не у меня, но в Париже — возникла мысль, что, быть может, это не совсем случайно… Я потому так откровенно говорю, что мысль оказалась нелепой… Я вдобавок интересовался вами как университетским товарищем. Из вашего «Ключа» мне довелось прочесть лишь один отрывок, и я мог убедиться в том, что революционность ваша сомнительная и что ультралевым вас можно назвать разве только для смеха… Вы не сердитесь?
— Нисколько. Мне, впрочем, не совсем ясно, что такое значит «ультралевый». В области практической я предъявляю к государству довольно скромные требования, приблизительно те, которые осуществлены в Англии и с которыми вы так усердно боретесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108