Мужчина протянул к нему руки.— Добро пожаловать домой, Бобби.— Я не хотел возвращаться домой, — сказал мальчик. — Хотел, чтобы мы так и путешествовали, madre и я, только мы двое, навсегда.
Макдональд покачал головой.— Это не мой дом. Я покинул его двадцать лет назад, когда мне было всего десять, и не был здесь с тех пор. Сейчас я приехал только потому, что ты послал телеграмму.Уайт опустил руку.— Я боялся, что ты не приедешь, просто узнав о смерти отца.Макдональд взглянул на стол и пустое кресло с подлокотниками, вытертыми за десятилетия локтями и ладонями.— Почему он должен больше значить для меня после смерти, чем при жизни?— За что ты его ненавидишь, Бобби? — спросил Ольсен.Макдональд покачал головой, словно пытаясь отогнать давние воспоминания.— Я не ненавидел его. Видит Бог, у меня было достаточно фрейдовских причин для ненависти… достаточно психоаналитических исследований, чтобы определить свои комплексы и жить с ними… но здесь было нечто большее: я нуждался в отце, а он был занят. У меня никогда не было отца, а была только мать, которая его обожествляла, и между ними не оставалось места для маленького мальчика.— Он любил тебя, Бобби, — сказал Ольсен. В глазах старика стояли слезы.Макдональд хотел, чтобы его перестали называть «Бобби», однако знал, что никогда не сумеет сказать им об этом.— Он любил и мою мать. Но для нее тоже не было места, потому что больше всего он любил то, что делал. Только здесь он жил, и она это знала, и он об этом знал, да и все остальные тоже. Да, он был великим человеком, это несомненно, а великие люди жертвуют всем ради своего призвания. Но как чувствуют себя те, кем жертвуют? Он был хорошим человеком, знал, как плохо приходится мне и матери, и не мог этого вынести. Он пытался как-то компенсировать это нам, но не знал, как.— Это был гений, — сказал Уайт.— Гений делает то, что должен, — процитировал Макдональд, — а Талант — то, что может. Оуэн Мередит. «Последние слова впечатлительного посредственного поэта».

— Я как будто услышал твоего отца, — сказал Ольсен, — он часто это повторял.— Почему ты просил меня вернуться? — спросил Макдональд Уайта.— Здесь есть вещи твоего отца, — сказал Уайт. — Книги. — Он широким жестом указал на полки позади стола. — Все они принадлежали ему, а теперь твои, если ты их хочешь. Есть и другие вещи: бумаги, письма, документы…— Я не хочу их, — сказал Макдональд. — Все это принадлежит Программе, а не мне. Для меня у него не было ничего.— Все, что здесь есть? — спросил Уайт.— Все. Но ведь не для этого же ты просил меня вернуться.— Я думал, может, ты помиришься со своим отцом, — ответил Уайт. — Я, например, помирился со своим. Двадцать лет назад. Он наконец понял, что я не собираюсь становиться тем, кем он хотел меня видеть, что я не могу смотреть его сон, а я понял, что так или иначе, а он любит меня. Вот я и сказал ему это.Макдональд вновь посмотрел на кресло и заморгал.— Мой отец умер.— Но ты-то жив, — напомнил Уайт. — Ты можешь помириться с ним хотя бы в воспоминаниях.Макдональд пожал плечами.— И не для этого ты меня приглашал. Что я для тебя значу?Уайт беспомощно развел руками.— Ты важен для нас всех. Понимаешь, все мы любили Мака и потому любим его сына и хотим, чтобы этот сын тоже любил своего отца.— Все для Мака, — буркнул Макдональд. — А сын Мака хочет, чтобы его любили ради него самого.— Но прежде всего, — сказал Уайт, — я хотел предложить тебе должность в Программе.— Какую должность?Уайт пожал плечами.— Какую угодно. Эту, если ты ее примешь. — Он указал на кресло за столом. — Мне было бы приятно увидеть тебя в этом кресле.— А как же ты?— Вернусь к тому, чем занимался, прежде чем Мак назначил меня директором, — к работе на компьютере. Хотя Маку было почти восемьдесят и официально он вышел на пенсию, я никогда не чувствовал себя директором, пока он был с нами. Только несколько дней назад я вдруг понял, что это я отвечаю за все, что это я директор.— Не было случая, чтобы Мак вмешался, — вставил Ольсен. — Вообще-то после смерти твоей матери и твоего отъезда в школу он был сам не свой. Он изменился, словно потерял ко всему интерес, и лишь потому оставался на ходу, что был частицей этой машины и шел, когда шла она. После выдвижения Джона Маку словно полегчало, но он никогда не вмешивался, даже почти не говорил, разве что кто-то просил его помощи.Уайт улыбнулся.— Все это правда. Но он был с нами, и ни у кого никогда не возникало сомнений, кто здесь директор. Мак был Программой, а Программа была им. А теперь это должна быть Программа без Мака.— Я нужен тебе ради моей фамилии, — сказал Макдональд.— Отчасти, — признал Уайт. — Понимаешь, я всегда чувствовал, что просто сижу в этом кресле, пока Мак не вернется, чтобы занять его вновь… или кто-то с фамилией Макдональд.Макдональд еще раз оглядел кабинет, словно пытаясь увидеть в нем себя.— Если ты пытаешься меня уговорить, — сказал он, — твои слова не очень-то убедительны.— С этой антикриптографией забываешь, что значит говорить одно, а думать другое, — заметил Уайт. — К тому же здесь словно живет некий голос, непрерывно спрашивающий: а как бы сделал это Мак? А ведь мы знаем, что он был бы искренен и честен. Разумеется, я проверял, чем ты занимался после своего отъезда. Ты лингвист, специализировался в китайском и японском и много путешествовал во время учебы.— Нужно же было что-то делать с каникулами, — сказал Макдональд.— Твой отец тоже изучал языки, — вставил Ольсен.— Да? — сказал Макдональд. — Но я занялся этим потому, что сам захотел этого.— Затем ты занялся программированием компьютеров, — продолжал Уайт.— Твой отец тоже занимался электроникой, — заметил Ольсен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69