Когда жуликов, соучастников корпорации, достигла огорчительная весть – Бур за решеткой, вся шайка вздрогнула и притаилась. Крепкая нить протянулась в первую очередь к Сумочкину. Но её торопливо обрезали те, кому Руфик не раз вручал шерстяные новинки на дому. Вячеславу Игнатьевичу объявили выговор за то, что он «доверился своим подчиненным». Не «внушавших доверия подчиненных» Сумочкин изгнал… а друзья его устроили их на других предприятиях… Сумочкин и Руфик во время переброски жуликов и размещения их на других предприятиях отдыхали на курорте.
Однажды подсчитав свои накопления, Сумочкин сказал себе:
– Хватит, Вячеслав Игнатьевич! Хватит средств прожить до конца жизни и кое-что оставить детям.
Вячеслав Сумочкин справедливо считал своими детьми девочку и мальчика. Они с молодой прелестной матерью жили в том же доме, где жил Сумочкин, в том же подъезде, только этажом ниже. Вячеслав Игнатьевич с женой и тёткой на четвертом этаже, восхитительная Елена Аркадьевна, жена покойного младшего брата, на третьем.
Весь дом умилялся, как трогательно заботится о своих племянниках Вячеслав Игнатьевич. А кто не умилялся, а ещё нагло сомневался в его бескорыстных чувствах, тому намекали: попробуй только пикнуть! Сумочкин быстро найдет нужных людей, которые имеют возможность зажать критикану рот и прижать хвост.
В квартире покойного младшего брата, лётчика-испытателя, Вячеслав Игнатьевич освобождался от вечной роли демократа. И наслаждался семейной жизнью. Здесь всё выглядит иначе: дорогостоящая мебель, ковры, богатые люстры, уникальная посуда, у Елены Аркадьевны водятся драгоценности и прекрасные меха.
Этажом выше проживают жена и тётка Вячеслава Игнатьевича, тайные и неистовые богомолки-сектантки. Жена Сумочкина, тщедушная, «болезная» и безразличная ко всему, служит надежной ширмой. В официальной характеристике В. И. Сумочкина значится: «Скромен в быту…» А за быт жены погибшего лётчика-испытателя он не в ответе.
Однако после суда над Буром проницательный и деятельный Сумочкин прикинул – не пора ли расстаться с экспериментальным цехом? Да, как раз время. Весьма занятые люди предложили ему пост директора кондитерской фабрики. Подумав, принял фабрику. Но Руфик не остался без дела. Он стал развозить роскошные торты – высотные здания и башни, засахаренные орехи, конфеты в огромных коробках, шоколадных слонов и прочих зверей… Приумножив капитал в советских и зарубежных деньгах (запастись валютой посоветовал Джейран, он же втридорога снабдил ею Сумочкина), Вячеслав Игнатьевич второй раз прикинул – а не пора ли расстаться с кондитерской?..
Пора. Уж больно присматриваются обновленные оперативные органы. Ему, как и Джейрану, уже тоже снились красные флажки. Помогли друзья медики. Заручившись спасительными справками, Сумочкин попросил назначить его директором вновь построенного стадиона, – ему требуется свежий воздух. Подумали и, конечно, назначили. Не ахти какая зарплата и уже никаких тебе обогащающих доходов. Хотя… некоторую мзду Сумочкину ежемесячно выплачивал директор ресторана стадиона. Но что это за деньги! Какие-то триста рублей. Так себе – для текущих расходов Елены Аркадьевны.

* * *

Воробушкин и Бур прибыли в Степановск, как выражаются спортрепортеёры, в день большого футбола. Местная команда встречалась с гостями из Москвы.
Бур издалека обнаружил Сумочкина на трибуне для почетных гостей, он стоял за креслами весьма занятых лиц и, чуть наклонясь, что-то пояснял. А может, осведомлялся о здоровье домочадцев.
Правда, тех лиц, кому Руфик доставлял изделия экспериментального цеха, уже не было в городе. По разным причинам. И даже тех, кто пользовался дарами кондитерской фабрики. Но кое-кто остался и мог сказать о Вячеславе Игнатьевиче лестное слово. При нужде.
Воробушкин рекомендовал Буру навестить Сумочкина в домашней обстановке, не предупреждая его. На следующий день перед обедом Бур позвонил в квартиру Елены Аркадьевны. О её существовании он знал от Руфика, доверившего Буру эту тайну восемь лет назад, когда Сумочкин только перевез её из Воронежа с маленькой дочкой. Сына ещё не было на свете.
Дверь открыла сама Елена Аркадьевна и удивленно смотрела на сверхэлегантного Бура. На нём снова был шикарный костюм, сорочка цвета бычьей крови и умопомрачительные туфли.
– Почему вы решили, что товарищ Сумочкин должен быть здесь? – спросила хранительница его покоя. Её брови изогнулись дугой.
– Скажите Вячеславу Игнатьевичу, что его хочет видеть Бур.
Из комнат слышался теноральный баритон Сумочкина, он пел под звуки гитары: «Я люблю тебя, жизнь…» Не такой силы голос, как у Коркина, но всё же голос, известный многим.
Увидев в прихожей Бура, Сумочкин, всё ещё держа в руках гитару, невольно взял аккорд. Не бодрящий. Далеко нет.
– Заходите, – не очень дружелюбно сказал Сумочкин.
Общим видом Бура директор стадиона остался доволен, – значит, дела его в порядке. Вероятнее всего.
Детей не было дома, Елена Аркадьевна удалилась в спальню.
– Во-первых, почему вы пришли сюда? – неласково спросил Сумочкин. Уселись в креслах у журнального столика под чудесным торшером.
– На стадионе тоже не место для разговоров.
– У меня есть квартира.
Бур многозначительно-весело посмотрел на пижаму Сумочкина, и ты улыбнулся. Правда, кисло… Но всё же.
– Ну, в чем дело? Слушаю вас.
– Я не могу найти Хрусталёва, – сказал Бур (под этой фамилией Сумочкин знал Джейрана).
– И всё?
– Да.
– Честно говоря, уже года два, как о нём ни слуху ни духу. Сколько вы отсутствовали?
– Восемь лет.
– Скажите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78