– заорал начальник станции. – А при большевиках как работали? Это ты знаешь? Как дорогу перед их отступлением чинили, помнишь?
– Еще бы ему не помнить, – снова вмешался Сомов. – Он больше всех старался.
Илья Федорович посмотрел в сторону Сомова и тихо сказал:
– Ты бы тут поменьше старался, сыч проклятый.
– Не будем пререкаться, – сказал командир бронепоезда. – Передайте от моего имени рабочим, чтобы они работали по-настоящему Иначе я должен буду прибегнуть к нежелательным репрессивным мерам. Тогда уже на себя пеняйте. Подведу бронепоезд к семафору, долбану по поселку, так от вас ничего не останется. Поняли?
Чиканов бросил вилку и застыл с раскрытым ртом.
Илья Федорович смотрел себе под ноги.
– Что они теперь с ними сделают? – прошептал Васька.
Я соскочил с карниза, на котором мы стояли, и выковырял из земли два обломка кирпича. Один оставил себе, другой отдал Ваське.
– Если они что с ними делать станут, смотри на меня, – сказал я Ваське. – Я замахнусь, а ты за мной кидай.
– Ладно, – сказал Васька, – пусть только попробуют тронуть.
Мы опять заглянули в окно. Все, кроме командира, вскочили из-за стола и размахивали руками.
Илья Федорович и Чиканов стояли бледные, озираясь по сторонам.
– Говори, кто с красными ушел? – хрипел офицер с рыжими бакенбардами.
– Говори, хамская морда! – визжал начальник станции.
Командир бронепоезда спокойно сидел в кресле и посасывал толстую сигару.
– Не скажешь? – снова захрипел рыжий офицер. Он откинул руку наотмашь, как будто приготовился ударить Илью Федоровича.
– Ну, ну, потише, – сказал Илья Федорович.
Рыжий размахнулся и со всей силой стукнул его кулаком в висок.
В эту минуту мы с Васькой почти разом замахнулись и пустили в окно по кирпичу. Раз! Два! Что-то звякнуло, загремело, и свет в комнате потух.
Мимо нас проскочили какие-то люди. Они кричали и грозили револьверами. Пригнувшись к земле, мы прошмыгнули по Железнодорожной улице до первого переулка.
Когда мы подошли к дому, Васька перевел дыхание и сказал упавшим голосом:
– Что теперь с отцом будет? Застрелят его!
Совсем поздно, когда мы уже укладывались спать, Васькин отец пришел к нам и рассказал, чем кончился его разговор с офицером.
– Кто-то, – рассказывал он, – запустил в окно кирпичом. И такой тарарам пошел, что представить нельзя. Сомов кричит «Бомба!» Кто-то из офицеров с перепугу револьвер выхватил и давай палить в потолок. Наконец сообразили – из другой комнаты свечу принесли. Видят – на полу валяются две кирпичины. Поуспокоились немножко. «Вот сволочь какая, – говорит командир. – Это ваша работа, наверно. Ну, что ж, идите. Мы за вами понаблюдаем. Выудим кого надо. А если не выудим, поговорим с вами иначе».
Когда Илья Федорович ушел, мы легли спать. Долго ворочался в постели мой отец. Я видел, как он в темноте вставал, подходил к печке и курил. Мать тяжело вздыхала. Я знал, она тоже не спит.
А мне все мерещился командир бронепоезда, его припухлое желтое лицо, его трясущаяся рука, в которой он держал бокал с вином. Я вспоминал, как Сомов, уткнувшись носом в тарелку, ехидно говорил Илье Федоровичу: «Давно ли перестал пить?»
От злобы я натягивал до самых ушей одеяло и накрывал голову подушкой.
Отец мой все еще шагал по комнате и курил. Сизый дым кружился над его головой и тянулся длинными струйками в печку.

Глава IX
У НАС ЕСТЬ КРАСНОАРМЕЕЦ

Утром, чуть свет, к нам в окно забарабанил Васька.
Я наскоро умылся, схватил краюху хлеба и выскочил на крыльцо.
– Гришка, я теперь ни черта не боюсь, – сказал Васька гордо. – Ловко мы с тобой вчера кирпичом в окно запустили. Мы им еще не такое покажем! Я теперь каждый день буду в их квартирах стекла бить. Давай вместе бить. А?
– Подожди, – остановил я его, – как бы нам вперед по шеям не надавали. А ты дома не сказал, что это мы с тобой вчера тарараму наделали?
– Не сказал. А что? – спросил Васька.
– Ты смотри не говори, а то нам с тобой не поздоровится.
– Ладно, не скажу. А только мы еще не так стукнем в окно начальнику. А Сычу я камнем глаза выбью. Теперь мы и на фронт можем уйти. И в отряд я теперь первый запишусь. И оружие сам пойду собирать.
– Ну как же мы с тобой оружие собирать будем? Много ли мы двое наберем? Сеньки нету. Андрей уже, наверно, в Курсавке давно. Что же это у нас за отряд? – ты да я, да мы с тобой.
Васька задумался:
– Да, это ты верно говоришь. А пойдем, брат, к Ивану Васильевичу, позовем его.
– Да что к Ивану Васильевичу? Что он понимает? Трус первой марки. Мы давно из погребов вылезли, а он до сих пор носа на улицу не показывает.
– Вот и пойдем, – сказал Васька, – посмотрим, что он дома делает. У его отца, знаешь, бердана есть, в коридоре висит, ее спереть ничего не стоит.
– Ну, бердана – другое дело, – весело сказал я. – Пойдем.
Ванька, или, как мы его в шутку называли, Иван Васильевич, жил не на казенной квартире, как мы, а в поселке у богача Малашенко.
В Ванькиной семье было десять душ. Жили они все в двух комнатушках. Потолки низкие, рукой достанешь. А окна крохотные и всегда запотелые. В семье Ванькиной почти все девки были, а ребят двое – Ванька да младший ею брат Петька. Отец Ваньки работал в депо слесарем. И Ванька тоже собирался идти по слесарной части.
Мы подошли к дому Малашенко и заглянули в окошко.
Ванька, согнувшись, сидел на красном деревянном сундуке и разряжал винтовочный патрон. Он высыпал на бумагу черный порох и положил рядом с бумагой вынутую из гильзы остроконечную пулю. Тут он глянул в окно и увидел нас.
– Валяй сюда, ребята! – крикнул Иван Васильевич и махнул нам рукой.
Мы вошли в низкий коридор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53