– Дядя Порфирий, – сказал Васька, – а он, товарищ ваш, который первый поднялся, он здоровый, наверно, высокий такой был, да?
– Нет, не высокий – сказал Порфирий, – а совсем коротенький, такой вот, как ты, Вася, только пошире в плечах… Так вот видите, ребята, нам уж совсем казалось тогда, что конец пришел, а смотрите – вылезли. Значит, и теперь вылезем. Только духом не падай да помни, что ты не один…
– Дядя Порфирий, – сказал опять Васька, – отчего же он один пошел?
– Кто он?
– Да товарищ ваш, Степка.
– А потому, что мы вначале, как тебе сказать… струсили малость. Если бы все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы скорее покончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не надо. Ничего, что армия отступает. Она вернется еще да так погонит белых, как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить, деповских да станичных собирать в одну шеренгу.
Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы. Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю ремень.
Мы идем по дороге на Кубань.
Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звякают котелки, привязанные к нашим поясам.
Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах камышника. Летний!.. Какой черт – летний!.. Снег по-прежнему тарахтит сухими крупинками по крыше чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей, Васька и я.

Глава XX
БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС

Зима пришла настоящая – с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на тебе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.
Правда, в школу мы не часто ходили – в две недели раз, а то и реже.
Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники – иной раз один, а то и пятеро.
Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Бородатые казаки пригнали с атаманского двора человек десять иногородних и одного за другим стали раздевать догола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и оттуда смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и клали на подводы людей.
Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не дослушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.
Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.
Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туловищу пристроили плоскую голову. На голову надели рваную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под папахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.
Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстрелять, но я не дал.
– Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем расстрелять. Пусть промерзнет как следует.
На следующий день, когда наш есаул сделался от мороза твердым и звонким, мы натаскали камней и приступили к делу.
– Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.
Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.
– Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, давай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…
Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.
Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.
В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.
– Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увертываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря камешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за погреб!
Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.
– Ну, в чем дело, говори, – сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.
– Вот в чем, – сказал Андрей. – Я на вокзале был, слышал – «Победа» из ремонта выходит. Догонять красных отправляется.
– Ну и что? – спросил Васька.
– А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.
– Бежим к Порфирию, – сказал Васька. – Может, он что придумает…
– Да что он придумает? – перебил его Сенька. – Что у него – снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» голыми руками не возьмешь.
В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся было к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квартире.
– Ой, чего это с ним? – зашептал Сенька. – В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…
– Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… – сказал Андрей.
Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово выкрикивал. Только слов его нельзя было понять.
– Пойдем узнаем, что там случилось, – сказал Андрей.
У Васьки в коридоре было темно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53