И если ты все это понимаешь, то он, в свою очередь, начинает понимать и принимать тебя. Твои рекомендации, твои советы. Потому что они освещены заботой о нем.
Но главным оставалось другое. Главным оставалось твое умение разделить вместе с ним – и разделить совершенно искренне – основное увлечение его жизни.
Наверное, это имел в виду Бобров, когда говорил мне в те годы:
– Давным-давно мог бы найти врача в команду. Но команде нужен наш человек. Понимаешь, наш, чтобы не сбоку припека. Нехитрая штука пришлепать наклейку. Это любой сделает. Ты вылечи игрока, чтобы он играть мог. Чтоб состояние, понимаешь, состояние у него здоровым было. Ты ведь в этом деле наш первый помощник…
…Перелистываю свои записные книжки. Каждая их страница – свидетельство не просто победы или поражения, счастливых минут или неудач. Это свидетельство душевного подвижничества. Подвижничества, рожденного безраздельной любовью к движению. К самоутверждению в борьбе. К спорту – • целому миру, к сожалению, еще далеко не всеми до конца осознанному и воспринятому.
А между тем, пристально всматриваясь в природу человеческой самоотдачи, в природу тех психологических и морально-этических смещений, которые сопутствуют сложной и напряженной жизни человека в большом спорте, я на первых же страницах моей спортивной памяти нахожу подтверждение все той. же мысли о первоистоках мужества…
Воспоминание относится к тому периоду, когда в середине 50-х годов я был приглашен в качестве врача во вновь созданную футбольную команду ЦДКА (впоследствии ЦДСА).
Среди новичков, появившихся в команде, был, в общем-то, ничем не примечательный солдатик, прибывший из существовавшего в то время Воронежского военного округа. Был он чуть выше среднего роста, светловолосый, с застенчивым выражением простого и симпатичного лица. Никакими выдающимися данными он не обладал. Одним словом, парень как парень. Держался скромно, неприметно, с той провинциальной застенчивостью, от которой, впрочем, можно было ожидать всего, чего угодно. Играл он во втором составе, и на первых тренировках особого впечатления на нас не произвел. Мы никак не могли понять, за какие такие заслуги окружной спортклуб прислал его к нам в ЦДСА.

Но уже в течение первого месяца нам стало ясно, что скромник наш далеко не так прост, каким казался на первый взгляд. Под внешней неприметностью, под налетом провинциальной застенчивости таилось незаурядное упорство.

Никогда прежде не встречал я человека, способного слушать так, как слушал своего тренера этот парень. Он помнил все, о чем говорил ему наставник день тому назад и месяц назад. Он помнил все даже вскользь сделанные замечания. Он мог по памяти воссоздать любую из игровых ситуаций любого матча, где он играл. Если для больших мастеров, таких, допустим, как Всеволод Бобров, с их колоссальным игровым опытом, футбол был порывом, страстью, азартом свободных, раскрепощенных энергий, если они владели мячом с виртуозностью, какой владел смычком Паганини, то совсем зеленый, неоперившийся Миша Ермолаев, еще не отрываясь, всматривался в каждую букву азбучных истин своей любимой игры. Но вся штука в том, что это «буквальное» прочтение футбола доставляло Ермолаеву ничуть не меньшее удовольствие, чем то, которое испытывал тот же Бобров, исполняя свои «импровизации». Вот эта жадность, неуемность в постижении истин, среди которых для Ермолаева не было второстепенных, стала все чаще обращать на себя внимание.
Казалось, он до бесконечности был готов слушать все то, о чем говорил тренер, сотни раз повторять одно и то же движение. Он не знал ни утомления, ни усталости. Я наблюдал его и приходил к выводу, что эти бесконечные упражнения сами по себе индуцировали в нем какой-то могучий энергетический пучок. В том, что касалось знаний и умений, он временами был настырен до неприличия. Его пытливость, желание узнать как можно больше, казалось, способны были разрушить самые прочные, самые традиционные рамки условностей. Он мог, например, часами не отпускать с площадки измотанного вратаря, отрабатывая удары. Почти силой заставить тренера чуть ли несут нами отшлифовывать с ним тот или иной прием. Я не помню случая, чтобы Ермолаев после тренировки ушел с поля вместе со всеми. Останется и будет до самой темноты возиться с мячом.
У него была еще одна бросавшаяся в глаза способность. Он быстро перенимал у товарищей то, что казалось ему новым и интересным. Увидит, мысленно «сфотографирует» новый прием, отработает его и непременно найдет в нем какой-нибудь новый оттенок, новый поворот. Мне кажется, что эта способность должна была явиться следствием все того же страстного желания постичь все тайны игры. Пристанет к тренеру, душу ему измотает вопросами. Заставит проверить каждую мелочь, каждую деталь.
– А если это попробовать сделать иначе?
Стоит, опустив голову, раздумывает… Потом быстро отбегает назад, меняет позицию.
– А все-таки, может быть, вот так будет лучше?
Но что-то опять его не устраивает. Он ходит по полю, потирая сведенную мышцу. Потом все начинается сначала. Прекращать тренировку бесполезно, с поля его все равно не прогонишь. Уйдет только тогда, когда решит задачу до конца.
Некоторых это раздражало. Некоторые посмеивались. Но уже в следующей игре им становилось не до смеха. Парень действительно рос не по дням, а по часам.
Тренерский совет команды принимает решение о переводе Михаила Ермолаева в основной состав. Парень этого заслужил и, пожалуй, ребятам из первого состава не уступит. По крайней мере многим из них.
Конечно, счастлив он был без предела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58