Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.— Ты скажешь — я скажу, — заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.— Что ты скажешь? — Ренилл невольно понизил голос до шепота.— Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.— Что я видел?— Меня. Здесь. Поймают — сунут обратно.— Куда «обратно»?— Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.— Внизу?— Внизу, внизу… Сын Аона — птица попугай?— Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?— Эти! — Девочка наморщила нос. — Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.— Что помнишь?— Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.— Извиняюсь, молодая особа. — Он немного разжал пальцы. — Не убежишь?— Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!— Слыхал. — Ренилл выпустил девочку.— А-ах. Так лучшей. — Она уселась, растирая запястья. — Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.— Пусть. Как тебя зовут, малышка?— Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.— Раньше — это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?— Давно-давно.— А долго ты была внизу, с Избранными?— Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом — здесь. Дни и ночи — я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?— С собой нет, но…— Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?— Как захотят боги.— Ты дашь мне остатки?— Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?— Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.— Нет. Я здесь чужой.— Кухню знаешь?—Да.— Ходишь в кухню?— Иногда.— Возьмешь хлеба? Принесешь мне?— Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?— Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.— Тогда почему тебе не вернуться?— Нет! — Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки. — Никогда не вернусь.— Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.— Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом — Обновление!— Сам Отец? Обновление?— Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?— Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?— Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.— Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?— У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.— А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?— Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца — отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство — в наше считающееся просвещенным время…— А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? — спросил Ренилл.— Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?— Знания.— Тогда пусть молится или платит. Плати!— У меня только несколько мелких монет…— Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды. Сюда. Тогда отвечу.— Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.— Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! — Черные глаза блеснули. — А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.— Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь — припадок благочестия прошел.Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122