Но как бы то ни было, судья Кул стал отцом двух сыновей: Тодда и Чарльза, и оба были рождены в штате Кентукки по выбору их матери, желавшей, чтобы дети считались уроженцами этого штата.
Надо сказать, что отношения между Ирен Кул и ее мужем складывались не так просто, особенно преуспела в сложности их отношений Ирен, и частенько она весьма нелестно отзывалась о своем муже, раздражаясь безмерно при одном лишь упоминании имени ее мужа, но и по прошествии времени даже самые суровые критики не могут не признать: судья Кул любил свою жену беззаветно. За два года до ее смерти, когда она была совсем больна и еще более раздражительна, судья Кул вышел в отставку в должности окружного судьи и поехал с ней в заграничный вояж в те места, что они когда-то посетили, еще будучи новобрачными, в места их медового месяца. Она так и не вернулась, ее похоронили в Швейцарии.
Не так давно Кэрри Уэллс, школьная учительница из нашего городка, совершила групповой тур в Европу. Единственная нить, что связывает наш городок с Европейским континентом, – это могилы. Могилы тех парней, что ушли в армию и не вернулись обратно, и могила Ирен Кул. И Кэрри, вооруженная фотокамерой, решила обойти все захоронения ее уже неживых земляков, но она, потратив уйму времени, так и не нашла могилу Ирен Кул на том заветном высокогорном кладбище в Швейцарии, словно теперь уже сам дух Ирен Кул так до сих пор и не согласился принять в гости посетителя из нашего городка.
Для судьи Кула по его возвращении уже как бы и не осталось никаких приемлемых вариантов – политики типа Мэйселфа Толсопа и его клики дорвались до власти – уж они-то никогда не потерпели бы судью Кула на его прежнем месте, заседающего в зале суда. Было грустно видеть судью Кула, еще прекрасно выглядящего мужчину, в костюме с шелковой лентой, вшитой в рукав, и индейской розой в петлице пиджака, уже безработного, шествующего в банк или на почту.
Его дети, благопристойные господа с чопорно поджатыми губами, похожие на близнецов – оба бледные, как аптечный алтей, с водянистыми глазами и круто покатыми плечами, работали в банке. Чарльз Кул-младший, что потерял большую часть волос уже в колледже, стал вице-президентом банка, а самый младший Кул работал старшим кассиром. Ни в чем они не были похожи на своего отца, и разве что единственной чертой, сближавшей отца и сыновей, был тот факт, что они, дети, тоже были женаты на женщинах из Кентукки. Невестки, не мешкая, заняли дом судьи, поделили его на отдельные квартиры с отдельными входами – по новым правилам старый судья должен был жить попеременно то у старшего сына, то у младшего – неудивительно, что ему вдруг захотелось прогуляться в лес.
– Спасибо вам, мисс Долли, – сказал он и, утерев рот тыльной стороной руки, добавил: – Этот леденец самый вкусный, что я пробовал, после того как закончилось мое детство.
– Этот леденец, увы, был всем, чем мы смогли отблагодарить вас за вашу храбрость. – Голос Долли слегка дрожал от эмоционального, чисто женского возбуждения, казавшегося, по крайней мере для меня, неуместным в данной ситуации. И даже Кэтрин заметила перемену – она с укором взглянула на Долли.
– Не хотите ли отведать кусочек торта? – спросила Кэтрин, решительно вмешиваясь.
– Нет, спасибо, мэм. С меня достаточно. – Судья отстегнул от жилетки золотые часы на цепочке и повесил их на ветвь над головой, часы повисли, как рождественское елочное украшение, и их тикание разносилось по всему пространству нашего дерева, как отчетливое, но тонкое, едва слышное, приглушенное сердцебиение светлячка в траве. – Когда вы слышите, как идет время, день становится длиннее, а я бы предпочел день подлиннее, – с этими словами судья отодвинул назад кучу из убитых белок, устраиваясь поудобнее. – Прямо в голову! Хорошо стреляешь, сынок, – подивился судья, более внимательно поглядев на белок.
Конечно, я не стал приписывать себе чужие достижения и сказал, что это дело рук Райли.
– Райли Хендерсон?! – переспросил судья и рассказал нам, что именно Райли выдал всем наше местопребывание. – А до этого они наверняка заслали телеграмм долларов так на двести, – сообщил он, веселясь от этой мысли. – Я полагаю, что именно все эти деньги и стали причиной того, что Верина слегла, – не унимался он.
Долли нахмурилась:
– Все это их поведение, такое мерзкое и отвратительное, не имело ни капли смысла. Они были настолько взбешены, что, казалось, были готовы убить нас, хотя я и не понимаю, за что и какое отношение имеет ко всему этому Верина – ведь она знала, что мы оставляем ее в покое и уходим. Я даже записку оставила, но если она больна, если это так, господин судья, то ведь мы об этом не знали!
– Не знали! – поддержала Кэтрин.
– Да, с ней не все в порядке, так оно и есть, но Верина не та женщина, чтобы слечь от какой-нибудь пустяковой болячки, что не лечится аспирином. Я помню, когда она затеяла переустройство кладбища, чтобы воздвигнуть что-то вроде мавзолея себе и всем Тальбо, и одна из дам подошла ко мне и сказала, ну не ненормальная ли эта Верина Тальбо, раз носится с этой идеей поставить себе такое надгробие, нет, сказал я, нет! Единственно, что ненормально в этой истории, я сказал, было то, что Верина затеяла потратить деньги на эти вещи при том, что сама она ни на йоту не верила, что вообще когда-либо умрет.
– Мне не совсем нравится, как вы говорите о моей сестре, – вежливо напомнила о своих родственных связях Долли. – Она много работала и заслужила то, что она хочет для себя. Во всем происходящем есть и наша ошибка, и мы подвели ее, и нам не место в ее доме.
Хлопковая жвачка во рту Кэтрин пришла в движение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43