Может быть, если бы я был другим, если бы я мог думать еще о ком-то, быть привязанным к кому-нибудь так, как вы говорите, судья, я бы что-нибудь бы и предпринял: знаете, я бы купил тот кусок земли на Парсон Плэйс и застроил бы его с выгодой – но не сейчас! Может, мне надо просто остепениться, кто знает…
Ветер тихо теребил листочки и, играя с ночными облаками, расчистил от них небо, и звездный свет хлынул в образовавшиеся бреши: и наша свеча, словно испугавшись неожиданного светового напора, ниспосланного ночным небом, упала на землю и мы увидели, там, над нами, уже по-зимнему бледную тускловатую луну, похожую на снежный ломоть, и вся живность неподалеку и вдали от нас оживилась при ее появлении – где-то затрещали лягушки, где-то громко вздохнула рысь. Кэтрин развернула стеганое одеяло, настаивая на том, чтобы Долли завернулась в него, а сама прижалась ко мне, тесно обхватив меня обеими руками, и принялась почесывать мои волосы, пока я, умиротворенный движениями ее пальцев, не затих сладостно в ее объятиях.
– Тебе холодно? – спросила она, и я притиснулся еще ближе к ней – ее тело было мягким, уютным и теплым, как старая наша кухня.
– Сынок, я бы сказал, что ты, во-первых, не с того начал, – проговорил тем временем судья Кул, поднимая ворот своего пиджака. – Как мог бы ты быть привязанным к той девушке, если ты не можешь испытывать хоть какие-то чувства даже к листочку на этом дереве?
Райли, с охотничьим интересом вслушиваясь в тихий рык рыси в глубине леса, сорвал листок с ближайшей ветви. Еще один листок, опадая, попал в руки судьи. И в его руках он как будто бы приобрел какой-то свой потаенный смысл. Мягко прижимая листочек к своей щеке, он проговорил:
– Мы говорим о любви. Лист, горсть семян – начните с них, и вы познаете, что значит любить. Сначала просто лист, просто дождь, затем должен появиться кто-нибудь, кто узнал бы от тебя ту тайну, что рассказал тебе тот лист… тот дождь… Это совсем не легкий процесс, познать это… может, потребуется вся жизнь – как у меня, и все равно у меня не получилось: я лишь знаю теперь правило этой премудрости – любовь – это цепочка из колечек симпатий и привязанностей, так же, как и природа, это цепочка из множества…
– Тогда я бы сказала, что я любила всю жизнь, – откликнулась Долли и поплотнее укуталась в одеяло. – Нет, я совсем другое имела в виду. – Она немного замялась, подыскивая нужное слово. – Я никогда не любила мужчину, можно сказать, что и возможности у меня такой не было… кроме папы. – При этих словах Долли смутилась, сделала паузу, словно полагая, что уже и так сказала слишком много, затем, собравшись с духом, продолжила: – Но я любила другие вещи. Розовый цвет, например, когда я была еще ребенком, у меня был всего один цветной карандаш, и он был розовым, и рисовала розовые деревья, розовых котов, тридцать четыре года я жила в розовой комнате. А еще у меня есть сундук, где-то там, на чердаке, сейчас, знаете, я должна попросить Верину, чтобы она мне его отдала, ведь там мои первые любимые вещи – сушеные пчелиные соты, старое гнездо шершня, другие разные вещи – высохший апельсин, яйцо сойки. Когда я их собирала, я была полна любви, любви к этим вещам, и все во мне пело, как поют птицы… Но лучше не показывать своих чувств на людях – ведь для кого-то это даже обременительно, это делает людей, не знаю, почему, несчастными… Верина укоряет меня за то, что я якобы прячусь по углам, но я боюсь, что я напугаю людей, если вдруг они увидят, как они мне интересны, что я в самом деле думаю о них. Помните жену Пола Джимсона? После того как он заболел и не мог больше разносить почту, она сама принялась выполнять его работу… Боже мой, маленькая бедняжка с огромным мешком за спиной… Как-то раз зимой, днем, а было очень холодно, она подошла к нашим дверям, и я видела, что у нее ужасный насморк и слезы от холода ручьем текут из ее глаз. Она вручила мне бумаги, а я сказала ей: подожди, постой, возьми мой носовой платок, вытри свои глаза, и все, что я хотела этим сказать, было лишь то, что мне ее жаль и что я люблю ее, – я взяла да и провела этим платком по ее лицу – и что вы думаете? – она вскрикнула и помчалась прочь от меня. И с тех пор она не заходит к нам, чтобы положить почту у дверей, – она просто швыряет ее через забор!
– Жена Пола Джимсона! Нашла, о чем так горевать! Дрянь она такая! – сказала Кэтрин, ополаскивая рот остатками вина.
– У меня вот есть чаша с золотыми рыбками, но только из-за того, что я люблю рыбок, я не могу любить весь белый свет. Любовь – это сплошная путаница. Ты можешь говорить все, что ты хочешь, но часто это лишь вредит людям, и все, что ты кому-то взял да и выдал, – лучше забыть. Людям следует все держать в себе. Все то, что у тебя там, в глубине твоей души, – это лучшая часть в человеке, а что же останется в человеке человеческого, если он выплескивает свои тайны наружу?! Судья сказал, что мы здесь, на дереве, из-за того, что у нас какие-то неприятности. Чепуха! Мы здесь по очень простой причине: одна из них – это дерево наше и другая – Та Самая и тот еврей хотели украсть то, что принадлежит нам; третья причина – все вы здесь потому, что хотите быть здесь: та самая, глубинная часть нашей души приказала нам быть здесь, но ко мне это не относится – я предпочитаю крышу над головой, Долли-дорогуша, поделись частью своего одеяла с судьей – уж очень сильно он дрожит, как будто мы здесь Хэллоуин празднуем.
Долли застенчиво приподняла край одеяла и кивнула судье воспользоваться им. Судья был человеком отнюдь не застенчивым и тут же юркнул в тепло одеяла. Райли остался в одиночестве, он сидел сгорбившись, как несчастная сирота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43