Она совершенно справедливо считала, что муж видит в ней обычную домохозяйку, не больше. И в этом только его, Джеймса, вина.
- А откуда родом твои старики, Бет? - спросил он вдруг, совершенно упустив из виду, что они говорили о другом.
Элизабет, которая с нежной улыбкой любовалась цветами, даже вздрогнула от неожиданности.
- Мои старики?
Джеймс чертыхнулся про себя: идиот, надо было спросить ее о зиме, какая она в Теннесси, - все было бы лучше! Но отступать уже поздно.
- Твоя семья, - поправился он. - Вот мои, к примеру, родом из Массачусетса. - Одного взгляда на ошеломленное лицо Элизабет было достаточно, чтобы понять, как она удивлена - вспоминать о корнях через столько лет. Обычно ведь люди рассказывают о себе прежде, чем пожениться, а не когда уже расстались. - Так откуда твоя семья, Бет? Каковы твои корни? А родственники твоей матери, откуда они? - Внезапно Джеймс осекся, устыдившись, что не знает даже девичьей фамилии ее матери.
Элизабет, похоже, была слегка сбита с толку, но Джеймс не отступал:
- А правда, расскажи, Элизабет! Только уговор - ничего не упускай, идет? Я хочу знать историю вашей семьи, тем более что времени у нас предостаточно. До кладбища еще долго.
Часом позже они стояли рядом под раскидистыми ветвями старого дуба, еще в незапамятные времена посаженного возле семейной усыпальницы Кэганов. Оба печально смотрели на маленькую плиту в изголовье крохотной могилки их сына. Всю дорогу Элизабет смущенно рассказывала о своей семье; казалось, оба просто старались не вспоминать о том, что привело их сюда. Но теперь весь ужас и горе случившегося охватили их с новой силой.
- Он был такой хороший, - едва слышно прошептала Элизабет. Руки ее вдруг задрожали, и она едва не выронила цветы.
- Да, - выдохнул Джеймс.
- Я не была здесь с тех пор, как... - Элизабет прижала руку к губам и закрыла глаза.
- И я тоже, - надтреснутым голосом отозвался Джеймс. - Мэтт сам позаботился о... о плите и об остальном... - Ему казалось, что время уже притупило его горе, но один только взгляд на эту крошечную могилку вызвал в его сердце жуткую боль.
Опустившись возле плиты на колени, Элизабет осторожно положила на землю цветы. «Какой тяжелый камень для такой маленькой могилки!» - вдруг с горечью подумала она, ощупывая выгравированные буквы.
Джеймс, не веря собственным глазам, следил, как рука Элизабет осторожно поползла вперед, как шевельнулись дрожащие губы.
- Д-Ж-О-Н... - неслышно произнесла она и запнулась. Потом пальцы ее легли на букву «М» в имени Мэтью, и рука ее замерла.
По всей видимости, Элизабет просто была не в силах выговорить ее. Цветы рассыпались по земле, и Джеймс едва ли не рухнул на колени возле жены. По лицу ее ручьем текли слезы.
Элизабет плакала!
Джеймс смотрел на нее, не веря собственным глазам. Потом осторожно взял ее пальцы и прошептал:
- М, - и передвинул руку на следующую букву: - э-т-ь-ю...
Ее стон будто ножом полоснул его по сердцу, но Джеймс не отпустил ее руку, и они вместе дочитали до конца: «Возлюбленный сын Джеймса и Элизабет Кэган, родился 15 апреля 1889 года, умер 25 января 1890 года».
Так и не отнимая руки, Элизабет зарыдала в голос.
- Я так всегда хотела научиться читать его имя!
- Бет, - прошептал Джеймс, молча прижав ее к груди. - Бет, милая.
Она уткнулась ему в плечо и отчаянно заплакала, а он обнимал ее так, будто, кроме этой женщины, у него не осталось никого в целом мире. И после того как она успокоилась, они еще долго сидели, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Наконец Джеймс решился прервать молчание:
- В тот день, когда ты ушла, ты сказала, что просишь простить тебя... за Джона Мэтью. Что ты имела в виду?
Элизабет шумно всхлипнула.
- Не знаю. Он был так болен... и ты тоже. Мэтью помогал, конечно, и доктор Хедлоу приезжал каждый день. Я делала все, что могла! Но под конец у меня уже просто не осталось сил. Не знаю, Джеймс, просто не знаю. Порой мне приходит в голову... может, это я виновата... - Она с трудом подавила рыдание. - Если бы я только могла... если бы не выбилась из сил... он был так слаб... и ты, а я так безумно устала!
- О Господи, Бет! - Джеймс обхватил ладонями ее лицо и заставил посмотреть ему в глаза. - Как у тебя только язык поворачивается?! Неужели все это время ты винила себя?.. Просто поверить не могу! Нет, быть не может! Скажи мне, что это не так!
- Но...
- Замолчи! И послушай меня, Элизабет Кэган, хорошенько послушай: ты была самой лучшей матерью, которую только можно пожелать для своего ребенка, и ты заботилась о Джонни, забывая о себе! Ни одна живая душа не могла бы любить его больше, чем ты! И в том, что он умер, твоей вины нет, слышишь?! Чтобы не смела даже заикаться об этом! Ты поняла меня, Бет?
- Да, Джеймс.
- Вот и хорошо. - Он заглянул в бездонную глубину ее глаз, нежно отер мокрые от слез щеки, а потом коснулся поцелуем ее губ. Но в его поцелуе была не страсть, а лишь скорбь, разделить которую могла только она. В нем чувствовались и тепло, и понимание, и покой. Глаза их снова встретились, и Джеймс сказал: - Знаешь, о чем я думал всю эту неделю?
- О чем?
- По-моему, я слышал это от преподобного Тэлбота вскоре после нашей свадьбы. Мол, Бог дал, и Бог взял... помнишь?
- Кажется, да.
- Ну вот, это все время вертелось у меня в памяти, и вот я наконец подумал, что, может быть, Господь подарил нам Джонни, чтобы мы любили его и были счастливы... но не навсегда. Он дал нам его, и он же забрал. Конечно, трудно понять, как он мог в своей милости так с нами поступить, но потом я вспомнил нашего мальчика, вспомнил, сколько счастья он подарил нам обоим... Ты понимаешь меня, Бет? Ведь мы и вправду были тогда счастливы, да?
Слезы снова заструились по лицу Элизабет, но она улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110