Она пойдет пешком, потихоньку, на улице холодно, но не слишком… Лучше надеть меховое пальто. Да. Новое, совсем новое котиковое пальто. Это Элизабет заставила Ольгу купить шубу, хотя ей совершенно не нужна эта красивая шуба. Теперь у нее есть шуба, но нет денег – придется вернуться к мосье Арчибальду. До отъезда в Палестину. Нелепая, безумная затея… Ольга надела котиковую шубку, закрыла за собой дверь комнаты. Глупо было выходить из дому в такой час; если бы она легла, может быть, ей удалось бы заснуть. Ольга выбилась из колеи из-за снотворных… Принимая их в огромных дозах, она часто лежала ночью без сна – и это были самые тяжелые часы, а днем она порой находилась как бы в полусне. Заперев дверь, она медленно пошла по коридору, все еще колеблясь: не вернуться ли ей.
Даже встреча с Дювернуа в вестибюле отеля не доставила ей того развлечения, которое иногда приносит гнев. Она увидела его сверху, спускаясь с лестницы под взглядами всех тех, кто сидел в вестибюле песочного цвета, ожидая кого-либо, или за стаканом вина, или с газетой. Лестница была на виду у всех, как сцена; Ольга, закутанная в меховое пальто, медленно спускалась по ней.
– Только в Париже встречаются такие женщины, – сказал по-английски какой-то иностранец французу, с которым он пил послеобеденный кофе. Француз оценивающе взглянул на Ольгу и скромно признал, что даже в Париже не часто встречаются женщины с такой осанкой.
Дювернуа тоже наблюдал, как Ольга спускается с лестницы. Но он ждал не ее, а одного друга, который был проездом в Париже… Ольга направилась прямо к Дювернуа, он встал.
– Вы меня ищете? – спросила она.
– По правде говоря, нет… я жду приятеля. Но вам стоит сказать одно лишь слово…
– Идемте.
Дювернуа вышел следом за ней.
– Моя машина в двух шагах.
Он отвез ее в бар, где была полутьма и мягкие кресла.
– Вы больше на меня не сердитесь?… Я очень хотел бы, чтобы вы не сердились.
– Мне надо как-нибудь убить время…
Ему показалось, что она держится не столько вызывающе, сколько странно… Иногда людей поражает, что птица не улетает при их приближении, оказывается – она ранена и не может улететь. «Я мог бы, – думал Дювернуа, – держать ее на ладони, как раненую птицу, мог бы чувствовать биение ее сердца».
– Откровенно говоря, мадам, – сказал он, – вы сейчас интересуете меня совсем с другой стороны, чем тогда, когда мы с вами виделись в последний раз… Вы подруга Элизабет, вы сейчас – ее любимица. Вас часто видят вместе. Если вы этого еще не знаете, то довожу до вашего сведения, что я люблю Элизабет. Скоро месяц, как я встретил вас с ней в Опере… Вы слышали, как она обманула меня, сказала, что завтра уезжает и тут же назначила вам свидание на следующей неделе. Я не знаю существа более жестокого, чем Элизабет. Она мучает меня, как ребенок, отрывающий крылышки у мухи.
– Я этого не заметила…
– Да, крылья не ваши…
– Кончили вы свой роман об эмигрантах?
Она не хотела говорить с ним об Элизабет.
– Нет… я написал другую вещь… новеллу. Роман об иностранцах не получается. Ведь вот и вы отказались мне помочь.
– Я не могла вам помочь. Я не то, что вам нужно. Вы хотели начать с меня. Это была ошибка, неудачный выбор. Вы не нашли другого предмета для изучения?
– Я не искал. Я уже один раз обжегся… Что мне нужно? Я и сам не слишком ясно себе представляю. Я могу писать только о том, что имеет отношение к Элизабет, только о том, что как-то связано с ней. Она иностранка… Однажды она пожаловалась мне, что у нее нет родины… Каждое слово, сказанное Элизабет, записано во мне несмываемыми чернилами. Я хотел описать несчастья людей, не имеющих родины. Но я начал с вас. Невезение.
– Нет, это не невезение. Со мной вы пошли бы по ложному пути. Хотя и без меня тоже. Наверняка. Для вас эмигранты – это иностранцы, которые хотят жить во Франции.
– А разве это не так? Ольга сдержала зевок.
– Простите меня, я приняла слишком большую дозу снотворного и наполовину сплю.
Дювернуа подозвал официанта: «Кофе… очень горячий и очень крепкий…» Ольга поблагодарила его рассеянным взглядом.
– Три четверти эмигрантов – рабочие, – сказала она, – а вы не знаете рабочих. Кстати, я тоже не знаю. Они вовсе не хотят жить во Франции. Они хотят жить у себя на родине. Но они также хотят работать. Видели вы алжирцев, которые прокладывают дороги?… А бродяг, собирающих свеклу? А шахтеров вы знаете? Нет? А каменщиков? Тоже нет? И я их не знаю…
Дювернуа улыбнулся… Когда она не изображала из себя сильную женщину, она была очаровательна.
– «Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше», – продолжала она, – это русская пословица. Итальянцы, поляки, алжирцы приезжают во Францию, когда им дома нечего есть. Видели вы алжирцев?… Простите, я это уже спрашивала. На дорогах. Вы не находите, что они похожи на рабов? Им бы хотелось, чтобы их любили, чтобы мы их любили. А их не любят. Во Франции живет триста тысяч человек, которых оптом никто не любит. Никто не хочет с ними общаться, потому что знакомство с ними не льстит никому. Никаких иллюзий на их счет. Никому не выгодно знакомство с ними. А они хотели нас любить… Еще одна несчастная любовь, полковник! Огромное стадо баранов, посаженных за решетку. Они сбиваются в кучу, забиваются в свое гетто. Одни мужчины, мучающиеся здесь, чтобы посылать в Алжир, семье, весь свой заработок, самый низкий из существующих во Франции. Герои. Я всегда представляю их себе, как черный сплав из трехсот тысяч кудрявых голов, из трехсот тысяч изможденных лиц, пробуравленных точками черных глаз… Мне кажется, что они и спят вот так, сплавленные вместе, и кричат всю ночь, как кричат люди, мучимые во сне кошмарами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131