Серж не задал ей никакого вопроса и продолжал:
– Я только что от художников, хлопотал, чтобы его по крайней мере похоронили, как художника, а не как «служащего американской фирмы»… Пусть напишут о его живописи. Ведь художники говорят, что он был очень талантлив…
– Надо было ему об этом сказать, когда он был жив!
Если бы это были другие люди, а не Ольга и Серж, разговор мог бы принять неприятный оборот, но Серж просто ответил:
– Ему говорили… Я слышал, как ему об этом говорили в нашу последнюю встречу… в первых числах сентября… было еще жарко… Он пришел к Дариусу, я был там. Дариус писал мой портрет. Фрэнк вошел и сказал, что у него отобрали американский паспорт, что ему предлагают вернуться в США. Он был очень расстроен. Он был уверен, что в случае возвращения дело кончится для него плохо… Когда он ушел… у нас у всех было тяжелое чувство… там был еще Альберто. Но после этого Дариус видел его несколько раз, Фрэнк приходил ночевать в мастерскую – у него мастерская в том же доме, что у Дариуса. Ив, адвокат, которого я рекомендовал Фрэнку – да вы его знаете, – иногда заходил к нему… Фрэнк как будто начал успокаиваться, но Ив говорил, что его жена никак не хотела примириться с создавшимся положением и во что бы то ни стало желала вернуться домой, сколько Фрэнк ни уверял ее, что он не сможет найти там работу, что у него там будут большие неприятности… Она вдруг резко к нему переменилась и целыми днями попрекала его тем, что он погубил детей.
Ольга по-прежнему сидела на краешке кресла, не снимая пальто и шляпы, как бы собираясь подняться в любую минуту.
– Погубил детей? – повторила она.
– Она утверждала, что Фрэнк скрывает от нее свою «преступную деятельность»… Что американская юстиция и посольство не могут ошибаться. Она ругала Фрэнка проклятым коммунистом. Целыми днями она его грызла. Ив старался ей объяснить, но тщетно…
Серж замолчал, как будто какая-то мысль вдруг отвлекла его…
– А потом? – сказала Ольга.
– Потом… – Серж посмотрел на Ольгу невидящим взглядом. – Однажды Фрэнк пришел к Дариусу, он был в страшном возбуждении и говорил, что хочет вступить в партию… Что, раз дело обстоит так, значит, партия права, и он хочет в нее вступить… Дариус растерялся, он не знал что сказать: американец – член Французской компартии… Неслыханное дело… Все это – несчастный случай! Я забыл вам сказать… Мадам Моссо уверяла, что Фрэнк никогда не занимался живописью, что это была выдумка, которой он прикрывал свои политические махинации…
Серж не договорил, опять задумался, держа в пальцах потухшую папиросу… Г-жа Кремен, стараясь не звенеть посудой, разливала чай. Она подвинула Ольге дымящуюся чашку: «Вам это будет полезно, Оленька…» Серж откашлялся.
– К мадам Моссо приходили, специально чтобы рассказать ей о связи ее мужа с коммунисткой…
– С коммунистической шпионкой, – поправила Ольга.
– …с коммунистической шпионкой, – повторил Серж, – а потом он умер.
– Это не самоубийство, – сказала Ольга, – это – убийство.
Она встала, и Серж смотрел на нее с восхищением, хотя, видит бог, ему было совсем не до того. Лицо Ольги покрылось смертельной бледностью, взгляд у нее стал пустым, как у статуи, как у надгробного памятника.
– Неужели вы уже уходите, Оленька? – сказала г-жа Кремен. – Ну, тогда Серж вас проводит.
Они спустились по деревянной лестнице с толстыми балясинами и перешли через двор, где платан, превратившийся в собственную тень, прятался в мокрой тьме. Серж держал над Ольгой зонтик, который ему дала мать.
– Поедем на метро, Ольга?
– Нет, лучше пешком…
– Но вы промокнете…
– Ничего…
В этот час апофеоза весь Париж был на улицах, и последние аккорды перед обеденным антрактом звучали оглушительным фортиссимо.
– Вы не хотите пообедать со мной, Ольга?
Серж держал Ольгу под руку, она слегка прижала к себе его руку.
– Нет, спасибо, Серж… я, пожалуй, пойду лягу… Потом мне надо позвонить Арчибальду, он, наверное, беспокоится.
Черные грибы зонтиков загромождали тротуары, люди натыкались друг на друга, толкались… А с крыш многоточием падали капли, более тяжелые и мокрые, чем дождь, они норовили попасть за воротник… Вдруг на набережной, возле Академии, тротуар опустел, и идти стало свободно. Они шли под зонтом, прижавшись друг к другу, погруженные в свои мысли.
– Ольга, почему вы не вступаете в партию?
– Вы знаете почему…
– Я знаю прежние причины. Если причины все те же, то они несостоятельны.
– Разве что-нибудь изменилось?
– Они всегда были несостоятельны.
Ольга даже не ответила. Серж продолжал:
– Всегда. Вы принимаете во внимание свои чувства, а не действительность. Вы нам нужны, вы неисчерпаемый кладезь знаний, вы умеете работать, у вас много здравого смысла.
– Я дочь своего отца.
– Ваш отец здесь ни при чем. Вы – это вы, Ольга; когда я учился в партийной школе, я часто думал, как хорошо было бы, если бы Ольга была здесь, она бы мне помогла… Что с вами случилось?
Ольге не хотелось отвечать, ей не хотелось отрываться от мыслей о Фрэнке, но Серж повторил вопрос, он настаивал.
– Я потеряла веру, – с трудом выговорила она, – а убеждения без веры – мертвая буква. От меня ушла благодать. А если это так, зачем мне идти на муку? Ведь я не имею права ни на сомнение, ни на ошибку, ни на слабость, ни на усталость. Каждый сейчас же подумает: этого надо было ожидать! Может быть, и вы уже думаете так… или завтра подумаете.
Серж мысленно проверил себя: нет, Ольга ошибалась. Наоборот, если бы кто-нибудь другой заявил бы вот так о своем равнодушии к судьбам мира, он осудил бы его, а Ольгу – нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131