Три тысячи. Против тридцати или сорока. У Боброка тоже поболее стрельцов было… А мне что, на гибель их ставить?..» Иного, однако, пути, чтобы сбить атакующий порыв крымцев, князь Михаил Воротынский не находил. «Несколько пушек поставлю по бокам и в центре. Сотни две стрельцов с рушницами добавлю! Сам их поставлю! Настоятель походной тафтяной церкви молебен отслужит…»
В последние дни июля заря от зари уже перемежается темнотой, вот и пришлось зажечь свечи, чтобы еще и еще раз вглядеться в подробнейший чертеж местности, подготовленный Логиновым лишь к позднему вечеру. Сам Логинов давал пояснения, на сколько верст тянутся овраги за кряжем, каковы берега Рожаи-речки переплюйки, что текла в четверть версты впереди покосного поля.
– Не очень великая помеха, – говорил дьяк Логинов. – Но берега топкие, тальниковые, строй смешают. Вот бы туда полк выставить.
– Полками швыряться не могу, а стрельцов поставлю там, – и рассказал Логинову о своей задумке. – Завтра же с рассветом сам выставлю их.
– Не завтра, а уже – сегодня. Только, думаю, не рано ли? Лазутчиков бы дождаться с известием, что Девлетка повернул на нас.
– Рано, это – не поздно. Ертоул шалашей понаставит для отдыха на случай задержки крымцев.
– Если возьмешь, пойду с тобой. Я на Рожайке уже побывал, быстрее место и определим.
– Хорошо. Пойди теперь сосни малое время.
Князь Воротынский тоже, потушив свечи, прилег на кровать. Перина лебяжьего пуха ласково облегла уставшее тело, дрема склонилась было над отягощенной думами головой воеводы, но тут в дверь спальной горницы постучал Косма Двужил. Вошел, не ожидая позволения.
– Извини, князь, но дело такое: сразу несколько гонцов от станиц лазутных. Гирей костры велел тушить и поднял рать. Ночью, аки тать.
– Куда? На Москву?!
– Нет. На нас. С часу на час языков доставят Казаки. И еще, князь, переметчик пожаловал. Ни с кем говорить не желает, к тебе просится.
– Давай кафтан и зови.
Перебежчик сразу же заявил, что говорить будет только наедине с князем, и Михаил Воротынский понял: от Челимбека, верного друга. Действительно, тот послал надежного слугу в самый ответственный момент.
– Нойон велел передать: хан Девлет-Гирей намерен побить тебя, князь, только тогда идти на Москву. Первыми пойдут ногайцы. Четыре тумена. Хан повелел им не оставлять в живых ни одного человека, кроме тебя и твоих бояр. Тебя и твоих бояр он казнит сам. На глазах у всего своего войска. Он его тоже ведет. Вслед за ногайцами. Все. Мне пора возвращаться.
– Передай нойону мой низкий поклон. А тебе это, – и князь подал ему кошель, полный золотыми ефимками.
«Вот тебе, свет Логинов, и рано. Не опоздать бы».
Поспешив, успели. Даже триболы разбросали по берегу Рожайки. Саженей с десяток в ширину, но густо. Сплошняком усеяна полоса острыми колючками. Успели даже отслужить молебен, и князь Воротынский сказал свое последнее слово:
– Вам, соколы, первыми встречать сарацинов! Стойте, живота своего не жалея, святой России ради! Благослови вас Господь!
Задача у стрельцов такая: встретить лаву татарскую и продержать ее, пока хватит сил, затем моментально рассыпаться по лесу, бегом выскочить к правой и левой опушкам покосного поля и продолжать стрельбу, мешая ряды ногайские, чтобы не получилось у них стремительной и стройной атаки на гуляй-город.
Не успел князь возвратиться в свою ставку, как донесся от Рожайки залп рушниц. «Простри, Господи, руку свою над соколами. Дай им силы душевной, укрепи мужеством…» Он словно находился среди стреляющих по крымцам, видел, как первые ряды стрельцов с рушницами отступили за спины своих товарищей с самострелами и торопливо засыпают в стволы мерки пороха, пыжат его, загоняют дробь – и вновь несколько шагов вперед. Второй залп. Как на тренировках. Секунда в секунду. «Молодцы!»
Почти полчаса доносились от Рожайки залпы рушниц, но вот мощь их стала заметно спадать, а вскоре слышны стали лишь одиночные выстрелы. На опушке, поначалу несмело, появились первые ногайские конники, и тут же поле стало заполняться чернотой, будто паводок нес в стремительной круговерти годами скопившуюся грязь.
Затрубили трубы, ударили бубны, беспорядочное воронье быстро начало обретать стройность, и тут от опушек, справа и слева, принялись стрелять рушницы. Не густо, но от многотысячного строя моментально отсеклись несколько сотен и стремительно понеслись на стрельцов. А те, вовсе не обращая внимания на скачущих к ним ногайцев, стреляли по главному строю. Но, заглушив полностью выстрелы рушниц, над полем взметнулось: «Урра-а-а-гш!», и конница, набирая скорость, устремилась на крепость.
Но, как и рассчитывал князь Михаил Воротынский, перейти на такой галоп, когда балдеют и кони и всадники, несясь вперед без удержу, ногайцы не успели, оттого первый же залп орудий смешал их ряды. Князь Воротынский ликовал: «Все! Отобьемся!» Не рано ли умозаключать вот эдак?
Вышло, что не рано. Опытен воевода, знает, что к чему. Да, ногайцы все же дотянулись до стен гуляй-города, заполнив ров трупами всадников и коней, дело дошло до топоров, мечей, копий и шестоперов; на этом, однако, штурм окончился: не одолели русских ратников ногайцы, валились храбрецы, пытавшиеся взобраться на дощатую стену, в ров, с размозженными головами – все выше и выше трупы у стен гуляй-города, по ним уже лезут штурмующие, им уже легче дотягиваться до верха стен, однако и пыл штурмующих иссякает, уже не подбадривали они себя истошным «Урр-аа-а-агш!», лезли молча. Только страх расправы за трусость заставляет их повиноваться приказу Теребердея.
Теребердей, воевода, коего в лоб перстом не ударишь, понял состояние своих воинов и повелел сигнальщику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164