– Хан твой для тебя повелитель, а не для меня! Будет так как я сказал! Закапризничаете, ничего не получите. Даже за князя Оболенского выкуп. – И махнул рукой собравшимся на колокольне. – Аида вниз. Довольно из пустого в порожнее переливать.
Снизу прокричали:
– Высылай выкуп за князя! Все остальное решит Мухаммед-Гирей, да благословит его Аллах!
– Своего человека из ворот не выпущу. Отрядите от себя одного. Всем остальным стоять на месте. Учтите, пушки у нас заряжены. Рушницы тоже.
Деньги были переданы быстро через едва приоткрывшиеся ворота, и тут же окольничий разослал по всему городу глашатаев со сборщиками пожертвований, а сам с князем Оболенским принялся еще раз осматривать, все ли готово к отражению штурма. На стенах ратники не дремали. Горели и костры, которые поддерживали горожане-добровольцы под котлами с водой и смолой; поступали сведения воеводе и князю, что сбор денег на выкуп пленников идет споро – настроение у Хабара-Симского и Федора Оболенского было приподнятое еще и оттого, что татары не начали штурма и, похоже, не начнут его вовсе.
Во второй половине ночи, когда подсчитали пожертвования, сникли и окольничий и князь: средств хватало на выкуп лишь двух третей сбежавших в город пленников, и пришлось ломать голову, как поступить в создавшемся положении. Подсказал один из купцов, внесший, кстати, две сотни золотых рублей. Он начал с того, что успокоил Хабара-Симского:
– Не огорчайся, окольничий, не осуждай горожан. Они себе не враги. Отдали они все, что могли. Только прикинь, посильно ли городу откупить столько христиан? Вот я весь свой капитал, почитай, вытряхнул, а едва на четверых его достанет. А что ремесленник захудалый может дать? Слезы. Иль дворня боярская? Самих же бояр в городе раз-два – и обчелся. А беженцев сколько? Что они могут? То-то. Ты, окольничий, чем зря расстраиваться, поступи так: сведи всех на площадь у торговых рядов и кинь жребий. Кому что Бог даст. Твоя совесть чистой останется, не придется ей остатние дни жизни твоей тебя мучить.
– Дельно, – поддержал Оболенский. – Весьма дельно.
На том и порешили. Хабар-Симский велел, как и предложил купец, всех беженцев собрать у торговых рядов. Сам вызвался объяснить им, что не на всех собран откуп и что у Бога в руках доля каждого. Готовились к жеребьевке, а затем тянули жребий, почитай, до самой зари. Тем, кому не повезло, побрели к площади у главных ворот. Священник надвратной церкви принялся кропить святой водой каждого, прося Господа Бога, чтобы простил он всем несчастным грехи их, призрел их в будущем, не дал бы погибнуть душам их; сердобольные бабенки несли пироги и сдобу, молоко и сало – на площади создалась обстановка грустной торжественности, и несчастные, которых город выдавал татарам, не уносили с собой обиду на горожан. Так рассудил Бог!
Ждали рокового часа – послов ханских. Но когда рассвело, дозорные на колокольне надвратной церкви с удивлением сообщили:
– Стана татарского нет! Всю ночь костры горели, а теперь вот – пусто. Только костры дымят.
Сам окольничий поспешил на колокольню. Верно, татарских шатров нет. «Иль задумали каверзу?! Обратно к Москве пошли? Скорей, весть лазутчика князя Воротынского сбылась…»
Не медля, послал казаков разведать. Из нескольких ворот сразу. Вернулись те вскорости и с радостным сообщением: татары ушли.
Площадь ликовала, а окольничий Хабар-Симский поведал князю Оболенскому сокровенное:
– Выходит, князь, разумно я поступил, поверив вести от верного князю Воротынскому человека. Не лез на рожон, а тянул время. Сейчас бы самый раз вдогон пуститься, много бы караванов отбили, тысячи бы полонянников вызволили. Увы, бодливой корове Бог рогов не дал…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Боярская дума собиралась на совет. Царь Василий Иванович повелел, чтобы никто не смел проявлять нерадивости, а все бы думные прибыли в Золотую палату. Оттого бояре и облачились в самые дорогие саженые шубы, усыпанные жемчугом, оттого и шапки горлатные выбрали самые высокие, а поднимались по ступеням крыльца осанисто, гордо неся свою знатность. Непроницаемо-торжественны лица, словно маски величественные. А в душах – смятение. Тревожатся сердца боярские, упрятанные под дорогими мехами. Мысли тоже тревожные, метущиеся. Вопросов много. Очень много. Отчего в Золотой палате? Послов никаких. Гостей знатных, кому бы честь такую оказывать, тоже в Москве нет. Не слыхивали, во всяком случае, бояре о таковых. Лишь окольничий Хабар-Симский прибыл в стольный град по повелению государя. Но не ему же такой почет?
Самое главное же беспокойство вызывало то, что много времени прошло, а царь Василий Иванович не сказал еще своего слова о сраме, который пережила Москва от нашествия братьев Гиреев. Каждый из бояр прикидывал, нет ли в тех промахах, которые тогда случились, и его вины, не окажется ли он в опале. А то, что царь нынче может раздать всем сестрам по серьгам, бояре не сомневались. Только никак не могли взять в толк: отчего дума в Золотой палате?
Менее всех беспокоился князь Иван Воротынский. Безмятежная радость не покидала его вот уже какой день. Да и как не быть ему довольным жизнью, если его палаты почти совсем не пострадали от пожара? Обнищали, конечно, после грабежа, что-то унесено, что-то порушено, челядь, однако, и казну, и меха самые ценные успела переправить в кремлевский терем. Жена-ладушка жива и здорова, но главное – родила во здравии сына. Наследника! Продолжателя рода! Сразу же, как татарва схлынула, стремянный Никифор доставил их в Москву на радость своему князю. Знатно услужил! Молодец, Никифор. Верный слуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164