Даже на высоких каблуках она была куда ниже его: глаза ее едва доходили ему до подбородка, до упрямого, агрессивного подбородка, нехотя признала она. – Если вы не возражаете против спешки, мы, пожалуй, успеем для начала договориться о том, чтобы я принялась за составление плана.
– Двадцать минут вполне хватит на то, что я задумал, – безмятежно сказал Морган, а у нее по спине поползли мурашки, пока он вслед за нею выходил из кабинета.
Она шла по короткому коридору, ощущая, как Морган крадется за нею по пятам. Когда они вошли в ее маленький кабинет, ей внезапно сделалось до ужаса тесно, и Клодия поспешно пригласила Стоуна сесть, надеясь, что ее широкий стол послужит достаточной защитой против пугающей ауры его надменной мужественности.
Но пока она пыталась проскользнуть мимо него, он обманчиво нежными пальцами ухватил ее за локоть и круто повернул лицом к себе.
– Голова болит?
Он был так близко, что Клодия чувствовала тепло его кожи, ощущала его силу, поразительно не гармонирующую с его мягким грудным голосом. Пока она неуверенно смотрела на него, тупоконечный жесткий палец погладил ей переносицу, и не успела она опомниться, как большим пальцем он провел по едва заметным кругам под ее глазами.
– Я знаю, что вчера вечером вы никуда не ходили, значит, причина – иная. Совесть не давала спать?
– Я… нет… вообще-то я спала как младенец, – свирепо отрубила она, стараясь не задрожать от его прикосновения. Ее проклятая совесть и без того крайне отягчена – так много ли значит еще одна ложь?
Последовал убийственный ответ.
– Младенцы по ночам порой просыпаются и плачут, – произнес он с горько-сладким родительским всеведением, и его большой палец задвигался нежно, как бы утирая воображаемые слезы с синяков под ее горящими вызовом глазами. – Вы иногда плачете по вашему потерянному ребенку в тишине долгих, одиноких ночей, Клодия?
Он как будто поразил Клодию в самое сердце. Она отдернула лицо от его тревожаще нежного касания, но ладонь, опустившаяся на ее локоть, смягчила резкость движения.
– Вы не имеете права…
На ее придушенный шепот он ответил тоже шепотом:
– А у кого больше прав? Кто еще знает о вашем ребенке? У нас общее горе, Клодия, тайная скорбь. Вы ее забыли не больше моего. Просто упрятали поглубже, чтобы посторонние не увидели, не причинили вам боль небрежным состраданием или же любопытством. Но мы с вами знаем, что делим горе пополам. И когда-нибудь нам придется об этом поговорить, разрешить конфликт…
– Нет… – Охваченная паникой, она пыталась вырваться. Высказывая свое презрение, она стремилась показать, что сострадание его притворное, что это новая ловушка, дабы лишить ее разума.
Он легко пресек ее сопротивление: прижал к своему могучему телу.
– Не надо… – мольба прозвучала приглушенно, лицо ее было прижато к его груди, разгоряченный лоб уткнулся в теплый уголок пониже горла.
– Так перестаньте бороться сама с собой. Я сказал – когда-нибудь… а не сегодня. Мы еще не установили правила.
Ей не хватило смелости осмыслить эту загадочную фразу.
– Пустите!
– Успокоитесь – пущу. Вы дрожите, а сердце ваше трепещет, как дикий зверек.
И она с ужасом осознала, что грудь ее прижимается к его твердым ребрам, что где-то чуть ниже ее уха медленно, размеренно, полно стучит его сердце. Странное, томительное напряжение охватило ее и усилило страх. Зверек. Вот какой он заставил ее ощутить себя. Затравленной и пойманной. И в безопасности, внушающей страх.
Одна рука Моргана обнимала ее за талию, другая обхватила затылок. Он сжимал ее даже сильнее, чем во время танца. И эта заурядная интимность позволяла ему, к досаде Клодии, наслаждаться ее женским обаянием. Почти три года никто ее так не обнимал. Не изведала Клодия нежной ласки, даже когда была беременна. А Крис, на треке или нет, жил на предельной скорости, и хотя Клодия любила его, но все-таки порой чувствовала себя как бы на обочине. За все время своей бешеной гонки по жизни Крис так и не нашел времени обнять ее – просто чтобы находиться рядом. В его кругу объятия и поцелуи – мелкая разменная монета для приятелей и знакомых. Если же он когда-либо нежно обнимал Клодию, то или потому, что рядом щелкали затворы фотоаппаратов, или в виде пролога к занятиям любовью.
Опасное направление мыслей вернуло ее к жизни. А что бы решил посторонний, если бы сейчас вошел? – подумала Клодия. Она сделала глубокий, неровный вдох, во рту пересохло от соленого запаха мужчины; от его ошеломляющего напора она задохнулась.
– Теперь я в порядке, – она вынудила себя казаться спокойной, лишь бы не дать ему почувствовать тонкую перемену в ее настроении.
Рука его соскользнула с ее затылка, приподняла подбородок, и он всмотрелся в ее узкое лицо и большие, виноватые карие глаза. Ресницы скрывали направление его взгляда, но Клодия почувствовала, как взор его словно бы дотронулся до ее сжатого рта и задержался, пока губы ее не заныли от странной теплоты, а шея не залилась краской.
Тогда он отпустил ее и сел, с бесстыдным удовольствием наблюдая, как она отступает за стол, уже совсем не та, властная, надменная.
– Я… Откуда вы знаете… что я вчера не выходила? – запинаясь, выдавила она и мысленно выругала себя за то, что не перешла сразу к делу.
– Я спросил, – очень просто ответил он.
– Кого? Почему? Да как вы смеете за мной шпионить? – К своей досаде, она обнаружила, что задыхается, а хотела говорить твердо и строго. От волнения у нее сели голосовые связки и голос звучал слабо, точно у котенка. Рычащей львицы не получилось.
– Полегче, Клодия, вы ведь знаете, что я не в силах противостоять никакому вызову, – подзадорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55