Анашисты и фиксеры мирно лежали друг рядом с другом, греясь на солнышке. На Кудамм гашиш считали детским наркотиком, и там игловой ни за что не пожал бы руку анашисту.
На Хазенхайде было всё равно, на чём сидеть, да там можно было быть совершенно чистым. Это не играло никакой роли. Нужно было просто приносить с собой хорошее настроение. Там были музыканты, которые играли на флейтах и бонго. Повсюду валялись чёрные. Это было такое большее, дружное сообщество.
Мне все эти вещи напоминали о Вудстоке: там должно быть похоже…
Я всё-таки постаралась явиться домой до шести. Отца ещё не было. Мне было немного неудобно перед голубями, которые так и не получили ничего пожрать. Но ничего, я собиралась засыпать им двойную дозу на следующий день. Я думала, что в будущем легко откажусь от героина, потому что на Хазенхайде можно было нормально жить и с дурью. Я не хотела больше на Кудамм. Я думала, что вполне реально отколоться на Хазенхайде.
Так, теперь во второй половине дня мы с Дженни ездили на Хазенхайде. Собаке там очень нравилось, потому что там было много других собак: даже собаки - и те были мирными там. Им понравилась Дженни, и они играли с ней.
* * *
Голубей я кормила только раз в два-три дня. Этого было вполне достаточно: я насыпала им с запасом, а у них и так чуть зобы не лопались. Сидела там, курила гашиш, если мне кто-то предлагал… А мне всегда кто-то предлагал! В этом и есть разница между героиновыми и гашишными точками, где люди делятся друг с другом, если у них что-то есть.
Я ближе познакомилась с чёрными, у которых мы с Питом брали героин. Как-то села на траву рядом с ними, и один из них пригласил меня к нему на подстилку. Его звали Мустафа, и он был турком. Остальные были арабами. Всем так между семнадцатью и двадцатью. Они как раз ели лепешки с сыром и дыни и угостили нас с Дженни.
Этот Мустафа мне страшно понравился. Он был дилером, и мне нравилось, как он барыжит. Спокойно, безо всей этой дикой лихорадки и суеты, как у немецких дилерских звёзд. Мустафа поддевал ножом пучок травы и прятал пакет с героином под ним. Случись облава, полиция ничего бы не нашла. Если подходил покупатель, Мустафа совершенно спокойно поднимал траву, и доставал порошок.
Он не торговал тщательно взвешенными чеками, как все дилеры на героиновых точках. Он отмеривал на лезвии ножа примерно четверть, и дозы всегда были в порядке. Из того, что оставалось на ноже, я раскатывала себе дорожки.
Мустафа сразу сказал мне, что колоться - полное говно. Героин можно только нюхать, если не хочешь подвиснуть. Он и другие арабы только нюхачили. И никто не сидел. Они вспоминали о порошке, только если было желание.
И мне не всегда разрешалось подбирать и снюхивать остатки, потому что Мустафа не хотел, чтобы я снова попала. Я заметила, что чёрные действительно умеют обращаться с наркотиками. Не то, что европейцы! Для европейцев наркотики были примерно тем же, чем для индейцев - огненная вода в своё время… Я думаю, восточные люди рано или поздно истребят европейцев наркотой, как белые когда-то истребляли индейцев алкоголем.
Я узнала чёрных совсем с другой стороны, потому что раньше, все эти «ты трахать» для меня и для Стеллы и Бабси были последними кретинами… Мустафа и другие арабы были очень гордыми. Их не стоило оскорблять. Они приняли меня, потому что я вела себя с ними очень сдержано и независимо. Я быстро усвоила правила поведения в их обществе. Например, ни о чём нельзя было просить.
Гостеприимство для них было самым важным, и если ты был гостем, то получал всё, - неважно, были ли это семечки или героин. Но ни в коем случае нельзя было дать повод подумать, что ты используешь гостеприимство. Мне бы, например, никогда не пришла бы в голову идея прихватывать героин с собой. Всё, что брала, я сразу же и сдувала. Мы крепко подружились с ними, хотя они были вообще-то невысокого мнения о немецких девушках, а я обнаружила, что у иностранцев всё-таки есть некоторые преимущества перед немцами.
Короче, мне всё это очень нравилось, и я бы никогда не подумала, что опять стану наркоманкой, прежде чем не почувствовала, что снова сижу…
Вечерами я играла перед папой дочку, уверенно двигающуюся по пути исправления. Мы часто ходили с ним в его «Дятел», я и выпивала там из любезности маленькое пиво. Я ненавидела всё это общество алкоголиков в «Дятле»! С другой стороны, мне нравилось вести двойную жизнь. Я хотела, чтобы меня признали и в «Дятле». Ведь я же собиралась круто пробиться в моей следующей жизни, в которой уже не будет места наркотикам, и эти посиделки рассматривала как тренировку.
Как сумасшедшая я тренировалась на бильярде. Хотела выучиться в скат. Хотела овладеть всеми мужскими играми. Играть лучше, чем мужчины. Если мне, не дай бог, действительно придётся жить в этом говёном дятловском обществе, то я и там должна быть лучше всех. Чтобы никто не мог задеть меня… Я хотела быть гордой.
Как арабы. Никогда никого ни о чём не просить. И чтобы никто не думал, что я слабее.
Впрочем, о бильярде скоро пришлось забыть. У меня появились заботы поважнее, когда меня в первый раз задолбило. Мне приходилось каждый день являться на Хазенхайде, а это требовало времени, - я же не могла просто взять у Мустафы героин и отвалить. Стала посредничать для него. Сидела там и совершенно спокойно лузгала семечки, в то время как голуби моего отца по три дня не получали пожрать. Каждый день мне приходилось под разными предлогами отвязываться от опекунши Катерины, потом домашние хлопоты, покупки, вовремя быть на телефоне, если звонит отец, постоянно придумывать разные истории, если меня не было в положенное время дома… Всё сначала, короче говоря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100