– Разум его отказывался принимать тот факт, что она в этом сомневается.Она откинулась на стул, забарабанив пальцами по столу.– У нас был секс. А в сексе нет ничего особенного. Такие вещи происходят постоянно, особенно с тобой.Ему хотелось ее задушить, но еще лучше – прямо сейчас заняться с ней любовью и заставить ее понять, что это больше, чем секс, сильнее, чем гнев, застивший ей глаза.Как могла она выдать такое? И после этого еще иметь наглость вести себя так, будто не сказала ничего особенного?– Если такое происходит постоянно, то почему мы оба хранили целомудрие целых полтора года?Она пожала плечами:– Может, потому, что твои сексуальные желания идут на убыль. Тебе почти тридцать.Он решил не реагировать на эту очевидную пощечину его мужскому достоинству. Вместо этого он задал встречный вопрос:– А какое у тебя оправдание?– Я хранила целомудрие все двадцать три года своей жизни. Секс стал для меня отклонением от обычного курса – секс, а не его отсутствие. Могу тебя заверить, что в этом не было ничего особенного – ни в сексе, ни в воздержании после него.Он знал, что она на взводе. Сознавал, что она придумала черт знает что про него, но все равно ее слова чуть не вывернули его наизнанку. В ее силах было ранить его так, как не мог никто, даже мать.И поэтому, сам будучи на пределе, он решил отступить.– Может, нам следует вернуться к изначальной теме, к теме шпионажа в «Клайн технолоджи»? Мы сможем поговорить о наших отношениях потом, когда ты вернешь себе способность мыслить рационально.– Нам вообще ни к чему обсуждать наши отношения.Пусть говорит. Он не стал отвечать. А что еще он мог сделать? Если он продолжит прессинговать, а она останется на своих позициях, то боль от такого противостояния может оказаться для него невыносимой.То, что он чувствовал сейчас, очень походило на страх, испытанный им, одиннадцатилетним мальчишкой. И в тот раз страх оказался более чем оправданным.Он был в парке в своем родном городе, когда вдруг заметил в толпе зрителей, наблюдавших за бейсбольным поединком, папу.К тому времени он уже знал, что не является законным сыном, и примирился с тем, что его отца никогда не видели ни с ним, ни с его матерью на людях. Вернее, он научился с этим жить. Но в тот погожий летний денек ему захотелось посидеть с отцом и вместе посмотреть игру. Поэтому он набрался храбрости, забрался на скамью и протиснулся на местечко рядом с ним.Маркус знал: его поступок разозлит отца. Но он думал, что сможет противостоять его недовольству. Увы, он навлек на себя нечто похуже, чем отцовский гнев. Отец его просидел рядом с ним все оставшиеся шесть подач, делая вид, что его не знает. А одиннадцатилетний паренек рядом глотал слезы и обмирал от унижения.Когда на следующий вечер отец его появился у них с матерью в доме, Маркус ушел. И отец его рассказал маме, что произошло.Она пришла к Маркусу и попыталась объяснить, что он, как человек влиятельный, не может подвергать себя риску общественного осуждения. Что отец его не может развестись по религиозным убеждениям. Она все это и раньше ему говорила. Он верил в эту чушь и слушал мать, но только до того бейсбольного матча. С этого момента Маркус перестал верить. И не признавал больше отца.Ни в следующий его визит, ни через два года, когда Марк и его мать поженились. Он пять лет прожил в доме Марка, но продолжал держаться на расстоянии, отказываясь воспринимать себя членом семьи, которую создали его отец и его мать. Он не принадлежал к их кругу и никогда об этом не забывал.Маркус постарался отогнать эти болезненные размышления на второй план.– Мне придется регулярно проверять твою почту, чтобы попробовать засечь еще одно подобное сообщение. Но буду честен – надежды на это мало.– Отчего же? – Казалось, ее удивило, что он вновь вернулся к теме расследования.Может, она хотела продолжать спорить с ним о характере их отношений? Но Маркус не собирался играть с собой в рулетку. Хватит того, что случилось семнадцать лет назад.– Полагаю, то, что ты снимаешь почту на всю команду, – не такой уж большой секрет, так что скорее всего это сообщение попало к тебе по чьей-то оплошности.Несколько секунд она сидела молча, разворачивая тако. Потом откусила кусочек – условный рефлекс на вид пищи.Прожевав и проглотив его, она спросила:– Итак, ты думаешь, что наш шпион не общается по электронке регулярно?– О, у него для отправления сообщений существует установленное время – например, полночь, чтобы исключить вероятность просмотра тобой сообщений в это время. Наш шпион мог получать послания через отдаленный доступ с домашнего компьютера или же он мог приходить в офис пораньше утром. Ты рабыня привычки, и, зная это, ему достаточно получать письма до половины восьмого, чтобы быть уверенным в том, что он успеет удалить сообщение с сервера до того, как ты начнешь просматривать почту.Маркус рассуждал вслух, но часто это помогало. Так легче нащупать логическую цепочку.Ронни, кажется, тоже так думала, потому что она кивала, слушая его, и даже откусила еще от тако. Маркус аккуратно отслеживал собственные реакции и подавил желание улыбнуться победной улыбкой. На его вкус, ей ни к чему было ограничивать себя в еде.– Тогда зачем затруднять себя проверкой моей электронной почты?– Один раз шпион промахнулся, может ошибиться и во второй.– Понятно. Маркус?Он тоже начал есть. Говядина была острой и пряной – как он любил.Маркус проглотил кусок.– Да?– Ты сейчас выглядишь вполне убежденным в моей невиновности.– Да.Они несколько минут ели молча.– Почему? – спросила она, аккуратно сложив в крохотный квадратик обертку от тако.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85