с нас текло в три ручья… Остановились и наши девочки.
– Ф-фу-у-у…
– Пойдем перекурим…
Мы выбрались из поредевшей толпы, Зоя и я закурили. Афоня потихоньку осаживал: сбросил истребительный темп, замедлил разбежку мехов, спустился пониже – попыхивал осторожно басами… Скоро из наших остались только Капитолина Сергеевна (впрочем, она не так танцевала, как ходила по кругу – внушительно притоптывая, встряхивая руками и поводя головой) и впавший в казалось бессознательное – экстатическое – состояние замначальника цеха: смотря безотрывно в землю, он яростно выбрасывал в разные стороны руки и ноги (со стороны – как огромная конвульсирующая пятерня); кроме них, плясали еще несколько женщин в домашних халатах – взятые за живое соседки – и пришлый мужик: этот входил только в раж, яростно гвоздил сапогами землю, покрикивал с пугливой тоской угасающему Афанасию: «Ну давай! Ну давай! Н-ну давай!…» Но Афанасий наконец – напоследок широко разведя мехи – оглушительно крякнул и с ожесточением смял гармошку…
– У-ух!…
Замначальника цеха дернулся несколько раз – инерционно агонизируя шатунами локтей и коленей – и последним остановился… Все зашумели, захлопали, мужики потянулись к Афоне – пожать ему руку. Пришлый, с досадой мотнув головой, пошел к своему мешку. Краснолицые, окружив фанеру с питьем и закуской, уже разводили бутылку. Мужик посмотрел на них, остановился, сунул руку в карман… вытащил – кажется, рубль и какую-то мелочь.
– Эй, мужики… В долю на стакан не возьмете? Растравил душу, ети его…
– Спрячь!!! – заревели во всю ивановскую краснолицые. – Подходи, так нальем! Свадьба!…
Афоня сидел, курил смятую гармоникой папиросу и смутно улыбался. Замначальника цеха – как будто вышедший из воды – направился к нему со стаканом… но это заметили – дружно, в несколько голосов, отогнали:
– Ты чего?! Ему еще играть и играть!
– Иди сам выпей!……и ехидно вполголоса:
– Тебе можно – все равно от тебя толку… Стало слышно магнитофон.
– Дорогие гости, прошу всех к столу! – закричала пронзительно мать невесты (вообще от визгов – непривычных ушам высоких тонов – у меня уже начинало позванивать в голове). – Посидим, споем! Афоня, пошли!… Витек, помоги Афоне.
Носатому бы самому кто помог… Мы поднялись наверх. В квартире бушевали негритянские ритмы; друзья и подруги невесты как заведенные прыгали в маленькой комнате: дрожали полы, раскачивалась маятником задетая люстра, от карусельного мельканья цветов рябило в глазах… В центре, подхвативши платье много выше колен (точеных, черт побери, колен), плясала, поочередно выбрасывая ноги, невеста; перед нею Тузов неуклюже махал руками – но казался весел и пьян; третьим в центральной группе – окруженной кипящим ступенчато выпрыгивающими головами кольцом – извивался свидетель (назойливо, вдруг почему-то подумалось мне): архаично стриг перед собою прямыми руками, плотоядно посверкивая клавиатурой огромных зубов… Мы со Славиком остановились, вопросительно глядя на девочек. Зоя пожала плечами:
– Они вообще в жизни слышали что-нибудь, кроме «Бони М»?
Лика сказала жалобно:
– Пойдемте к столу…
– Пойдемте, – сказал Славик. – Плясать после гармошки под магнитофон… Песок плохая замена овсу.
– Победа за мужиковствующими, – сказал я – совершенно с ними согласный.
На вторую, высокопарно говоря, перемену гости рассаживались уже кое-как: мы, правда, оказались на старых местах – они были прямо за дверью, – но остальные перемешались. Афоню посадили под крыло Капитолине Сергеевне – видимо, чтобы раньше времени не упал; места новобрачных пока пустовали; слышно было, как мать невесты зовет в коридоре:
– Марина! Леша! Ребята! Идите за стол!…
В ответ что-то крикнули – неслышно за ревучими пульсациями магнитофона… Мать невесты вернулась и закрыла за собой дверь.
– Еще не напрыгались…
Стол был немного прибран, и потраченная закуска возобновлена; впрочем, икры, осетрины и кое-какой мясной гастрономии более не было – зато появились тарелки с золотисто-коричневыми толстоногими курами. Водка, казалось, не претерпела никакого ущерба – почти перед каждой тарелкой стояла бутылка… Краснолицые, ведя за собою застолье, быстро налили, фениксом оживший носатый (поразительный был человек) произнес – более громкую, нежели связную – здравицу в честь молодых, – все выпили, закусили, – тут же, разгоряченные пляской, налили еще…
– Ну!…
Капитолина Сергеевна потрепала по плечу заклевавшего было носом Афоню (его оберегая – ему не налили) – и, подперев кулаком подбородок, завела тяжким басом:
Когда б имел златые горы
и реки полные вина…
Афоня, оживая, вступил… Грянули так, что чуть не вынесли стекла:
Все отдал бы за ласки-взоры,
когда б владела ты мной одна!…
У меня в глазах закипели слезы… черт знает что такое старая русская песня!… Мы со Славиком помнили только первые два куплета, зато повторы подтягивали на полные голоса. Старушки сидели рядком, согласно округляя беззубые рты. Краснолицые взревывали пароходной сиреной; бугристоголовый заливался неожиданным дискантом; замначальника цеха не было слышно – но смотрел он уловившим оркестровую фальшь Шаляпиным; Анатолий музыкально мычал; Петя что-то шептал – соседке; женщины пели переливчато, мягко, стройно – нет ничего лучше согласного пения женщин… Многие, впрочем, тоже не знали всех слов: последний куплет Капитолина Сергеевна заканчивала одна – при слабой поддержке одуванчиковых старушек, – при этом уничтожительно глядя на уже рефлекторно потянувшегося за бутылкой носатого:
Не надо мне твоей уздечки,
не надо мне твово коня,
ты пропил горы золотые
и реки, полные вина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43