двадцать пять лет назад – двести двадцать вольт? Посмотрел на мерцающую малиновым облезающим лаком табличку – конечно же, сто двадцать семь, она еще мучается с трансформатором. Как-нибудь потом зайти к Михаилу, подобрать движок – конечно, с бутылкой… Он вытащил трансформатор, включил пылесос, притопил разболтанную педаль – пылесос завыл тепловозной сиреной… жена выскочила из кухни, посмотрела страдающим, злым лицом – но ничего не сказала, ушла… Он выдернул вилку – почувствовал раздражение: вот д-дура-то! стоит над душой, а винты не мешало бы подкрутить – во внутренностях старого пылесоса что-то отчетливо дребезжало… Ладно. Он надел сандалии и заглянул на кухню.
– Пойду отнесу.
– С доставкой на дом, – не отворачиваясь от плиты, сказала жена.
Он несколько секунд смотрел на ее круглую, показавшуюся ему не по-женски широкую спину – ничего не сказал, поднял пылесос и вышел из квартиры.
IV
Бирюковы жили на четвертом этаже. Дверь была не обита. Он позвонил… волнуясь. Звонок был приятный – простой, – без набивших оскомину тягучих колокольчатых переливов… Жена Бирюкова открыла дверь. Она была в очень чистом (бросилось сразу в глаза), как будто впервые надетом, голубом в крупный белый горох халате. Он увидел ее лицо… и у него улыбнулось сердце.
– Прошу, – радостно сказал он, протягивая через порог пылесос… тут же сообразил, что у нее недостанет сил удержать его в вытянутой руке – и нехорошая это примета, через порог, – и опустил руку. – Готово.
– Большое вам спасибо, – сказал она. – Заходите пожалуйста.
Николай кашлянул – и вошел.
Квартира была точно такая же, как у них, – мебель была попроще (жена достала наконец гарнитур – не васюковский «Людовик», конечно, но по-модному матовый, без лакировки, с резными нашлепками на дверях и ручками под старую бронзу). В столовой – открытая дверь была перед ним – висела люстра на три рожка; один плафон был разбит – торчала серая лампа. Посреди комнаты стоял стол, на столе, в текучей розовой вазе, чернели три умирающие гвоздики. На стене у окна он увидел книжные полки – их было шесть или семь, а у него даже в двух оставалось место, и вспомнил, что жена Бирюкова… Надя, – библиотекарь. Наверное, много читает. Он поймал себя вдруг на том, что долго смотрит на комнату, – и, чтобы это скрыть, пошарил взглядом в углах прихожей – спросил:
– Куда бы его поставить?
– Да вот сюда, – заторопилась она, показывая на игрушечную табуретку под вешалкой. Николай поставил пылесос и выпрямился. Она смотрела на него – как-то напряженно.
– А… сколько я вам… должна?…
Вся кровь бросилась ему в голову… Но он увидел ее безмерно растерявшееся, смутившееся лицо – когда она это сказала – и поэтому не рассердился. Он расстроился и обиделся.
– Ничего вы мне не должны, – буркнул он. – Мне не нужны ваши деньги. До…
– Извините меня… пожалуйста! – Она всплеснула руками – как будто еще больше потерялась от этого жеста – и прижала ладони к щекам. Ему стало жалко ее… что она так растерялась.
– Да нет, ну что вы, – сказал он. – Я ничего.
– Проходите пожалуйста, прошу вас! Я сейчас чай поставлю… Пожалуйста!
Николай чувствовал себя… это была какая-то другая жизнь – как в кино или в книжке.
– Да нет, не надо… – Но она уже шла на кухню, рука ее непроизвольно потянулась к нему – и тут же, испугавшись, прижалась к груди, – и он покорно пошел за нею. В кухне, очень чистой и – показалось – большой (потому что в ней было мало вещей, у них дома все стены были в три яруса завешаны и заставлены полками и шкафами), у кухонной плиты стояла девочка лет шести, подбородком чуть возвышаясь над плитой, – с прутиками-косичками с белыми бантами, в голубом платье с белой оторочкой (и мама, и дочка были светлые, бело-голубые; ему показалось – очень уютно, красиво и ласково), – и что-то варила в игрушечной алюминиевой кастрюле размером с пол-литровую банку – струился голубоватый парок… – Это моя дочка, Лена, – улыбаясь сказала Надя. – Лена, а это… вы меня простите, я даже не знаю, как вас зовут.
– Николай… Николай Иваныч.
– Леночка, это папин товарищ. Он нам починил пылесос.
Леночка посмотрела на него – не смущаясь, широко открытыми серо-голубыми глазами – и серьезно сказала:
– Спасибо.
Николай вдруг разом раскрепостился – и засмеялся.
– На здоровье.
Леночка удивилась (сдвинула брови и игольчато наморщила лоб) и посмотрела на мать – потом снова на Николая.
– Но вы же мне ничего не дали покушать… Николай покатился – тут же испугался, потому что смех его языком тяжелого колокола ударил по стенам кухни, разбежался по всей квартире, – и уже беззвучно заулыбался. Он посмотрел на Надю: она смеялась!… Зубы у нее были не очень ровные, но очень милые – маленькие и белые.
– Леночка, иди в комнату, – сказала Надя. – Мы попьем чаю. Я посмотрю за твоим борщом.
Леночка сказала:
– Я тоже хочу чай, – но послушно пошла.
– Мы тебя позовем.
«Мы», – непонятно подумал Николай.
Надя наполнила чайник – славный такой чайник, красный и тоже в белый горох, все вместе было просто чудесно: халат голубой, чайник красный, и на халате и на чайнике белый горох, – и поставила его на плиту. Двигалась она быстро, легко, шагов не было слышно… Николай вдруг заметил, что из крана течет вода. Он шагнул к раковине и закрутил вентиль… вентиль на четверть оборота подался и встал. Вода продолжала течь. Он секундно подумал, глядя на ртутно поблескивающую волнистую струйку, вспомнил лицо жены…
– Знаете что, – решительно сказал он, – не надо чая. Честное слово не надо, я же только поел. Я вот лучше вам… кран починю.
Она как-то беспомощно посмотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38