Вскоре после ее ухода я запер дверь (теперь все мы в Каррике стали запирать двери и окна) и пошел ужинать в «Олепь». Кёрка не было видно ни в столовой, ни в баре; я поел в одиночестве и около восьми отправился обратно в Аптеку. Вечер стал пронзительно холодным; город затих — быть может, ждал, что случится.
Проходя лавку Анны, я заметил свет в ее комнатах на втором этаже. Я подумал, не постучать ли, как я сделал бы еще недавно; теперь же я засомневался и отбросил эту мысль.
Под дверь Аптеки была подсунута записка. Я поднес ее к свету из окна и прочел слова, написанные массивным почерком:
Роберт,
Заседание Совета отн-но приезжего из Колонии.
Завтра в 4 у доктора R.
Хогг
На следующий день, когда я вышел из Аптеки и направился на заседание Совета, небо огромным темным валуном громоздилось на вершинах восточных холмов. Я шел к доктору Рэнкину и машинально вел рукой по костлявой живой изгороди вдоль дороги. Дом доктора — приземистое двухэтажное здание из гранита; двор прятался от улицы за железной шипастой оградой. Выкрашенные красным ступеньки перед дверью, увитой плющом, — словно помада на губах под усами.
Миниатюрная женщина — вылитая монашка в наряде горничной — открыла на мой звонок; она служила доктору, сколько я себя помню. Она проводила меня в кабинет, где вдоль стен выстроились книжные шкафы красного дерева, заполненные тяжеленными томами по медицине. Книги поглощали весь свет, что с трудом просачивался в узкое окно, выходящее к северу.
Мои коллеги по Совету сидели за овальным столом. Городовой Хогг нервно ворошил бумаги. Лицо мисс Балфур смотрело в окно, но родимое пятно на шее было обращено ко мне.
Не успел я сесть, как появился доктор Рэнкип. Это худой маленький человечек; ему около семидесяти. У доктора тяжелая походка, словно когда-то он был толст (он никогда не был толст) и его тело еще не успело приспособиться к легкости. Доктор сел в свое кресло с высокой спинкой и кивнул городовому Хоггу — дескать, можно начинать заседание.
Городовой прокашлялся. Ему всегда неловко произносить слова — будто они слишком малы и его большое тело не в силах с ними совладать. Когда городовой говорит, невольно представляешь в целом мирное жвачное на Пастбище, что хвостом отмахивается от мух.
Роберт и мисс Балфур беспокоятся насчет человека из Колонии, Кёрка, — сказал он, оглядывая стол. Колибри не умеют бить крылышками быстрее, чем городовой Хогг машет ресницами. Потом он снова посмотрел в бумаги; его вступление, к большому удовольствию доктора Рэнкина, закончено. Теперь все в моих руках.
— Оба происшествия имели место вскоре после приезда Кёрка, — сказал я. — Он задает слишком много вопросов о Каррике. Суть в том, что я ему не доверяю.
— Он часто приходит в Библиотеку, — сказала мисс Балфур. — С первого своего визита проявил огромный интерес к нашей истории. — Как всегда, мисс Балфур выговаривала слова так четко, что они сошли бы за бритвенные лезвия. — Он особенно интересовался здешней ситуацией во время Войны. Разумеется, я сочла, что мой долг — показать ему, где располагаются подходящие книги. Я поступила неподобающе? — Ее родимое пятно высунулось и пропало, будто играя в прятки.
Городовой Хогг с огромным усилием заговорил снова:
— Митчелл за ним присматривает. Говорит, что Кёрк подолгу сидит в номере, когда не бродит по холмам. — Его глаза метнулись ко мне. — Они часто в номере. Кёрк и Анна.
Я молчал, хотя два этих имени вонзились мне в мозг, точно дротики. Я ждал, что скажет доктор Рэнкин. Когда мы принимали решения, последнее слово нередко оставалось за ним. Он прокашлялся и наконец заговорил — почти шепотом:
— Кёрк из Колонии как раз заходил ко мне вчера. Показал мне карты уровня воды в водоемах. Хотел знать, откуда мы берем питьевую воду. Засыпал вопросами о запруде Святого Жиля. — Доктор неопределенно взмахнулхудыми пальцами правой руки; казалось, его собственные ногти чем-то его удивили, и он несколько секунд их рассматривал. — Кёрк особенно интересовался, почему закрыли Шахту. — Доктор пальцем потер переносицу.
В детстве, лежа на спине на смотровом столе, я изо всех сил цеплялся за него руками, потому что боялся улететь в эти перевернутые венерины мухоловки — докторовы ноздри. Когда-то я верил, что невозможно обмануть человека, который знает тайны плоти так основательно, как доктор Рэнкин.
— Я рассказал ему не больше, чем рассказал бы любому, кто задал бы этот вопрос, — промолвил он. — Но Кёрк остался недоволен. Нам всем должно проявить сугубую осторожность.
— Очень хорошо, — кивнул городовой. — Я послал в Центральное Управление по Безопасности запрос о Кёрке. Они любят таинственных персон не больше, чем мы. Нам еще нужно попытаться выяснить, чем он занимается в холмах. Согласны?
Мы были согласны, и заседание Совета быстро завершилось — как это и бывало обычно. Меня всегда увлекали эти заседания — так много сказано и так мало слов произнесено.
Гуськом мы вышли на улицу, в темноту и холодную изморось — предвестницу, быть может, снега. В Парке мы простились и разошлись: мисс Балфур — открывать Библиотеку, работавшую по вечерам; городовой Хогг — в Околоток, к вечной своей бумажной работе; а я — в Аптеку, смешивать компоненты для пчелиного эликсира. Потом — банка супа (у меня не было настроения идти в «Олень»), книжка, мои раздумья — и сон.
Назавтра после заседания Совета наступило первое февраля. Рано утром Митчелл зашел в Околоток и сообщил городовому Хоггу, что Кёрк заказал на обед бутербродов: это означало, что он уходит в холмы на целый день. Городовой, в свою очередь, пришел ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62