И в ту пору ночь сменялась днем, а день ночью – подходящим временем для греховных дел не твердых в вере обывателей и подлости сатаны. Ночью из могилы у верховьев Тилигула вставал шелудивый Буняк и носился по очаковской степи, напуская пакость на хозяйства. Дохли волы, а куры не к добру пели петухами. У хуторян вставали чубы дыбом. Хуторянки брали в руки рогачи, которыми имели обыкновение вынимать из печи казаны с борщем и с этими рогачами шли на кухню, где Буняк располагался на ночь, чтобы под утро, до первых петухов, погубить скотину.
У Хаджибея, за горою, был хутор Усатов. Жил там, как известно, Войт с Войтихой. Возможно, Войт бежал с Украины из-за той Войтихи. Она была чаровницей, отчего один пан первоначально стал по-псиному лаять, а затем наложил на себя руки. Пани Войтиха в будние дни на голове носила белый чепец с красной лентой. На православные праздники Войтиха набрасывала цветастый шелковый платок, на уши цепляла золотые серьги и обувала совершенно пунцовые сафьяновые сапожки не иначе как турецкой работы. Пан Войт надевал бисером вышитую сорочку, а также шаровары с мотней, куда мог бы поместиться добрый индюк или, на худой конец, гусак. Славился он в праздничные дни сапогами на серебрянных подковках. Когда ему случалось танцевать вприсядку гопака и выкидывать вперед ноги, то эти подковки были хорошо видны как православным христианам, так и язычникам-эдисанцам.
Еще с турецких времен церковь была в скале, и вела туда со стороны глубокого оврага утоптанная узкая стежка. За неимением порядочного попа служил там расстрига-пьянчужка и пустобрех. На праздники, однако, в скальную церковь сходились все окрестные обыватели, исповедовавшие христианство по православной обрядности, а иногда и вовсе неизвестные бурлаки, по здешним понятиям бродяги без роду и племени.
На Усатовом хуторе Войт имел ветряную мельницу, перетирал зерно за крупчатку. Она была сбита из досок, купленных по случаю в Хаджибее у подгулявшего шкипера. Ее можно было поворачивать на хитроумном приспособлении сообразно направлению ветра.
Пан Войт и пани Войтиха содержали также постоялый двор, куда заезжали чумаки, привозившие в Хаджибей просоленное сало на продажу грекам с Архипелага. У здешних лиманов чумаки выпаривали соль и тоже увозили, но по киевскому шляху. Чумаки – народ тихий, совестливый, чего не скажешь о казаках, после употребления горилки горланивших песни и затевавших потасовки. Это, конечно, не имеет касательства к тем казакам, которые одновременно были и чумаками.
У лимана заливисто пели хуторские девчата, на полную луну набегали тучки, от воды тянул прохладный ветерок, дрожали ночные тени, перебрехивались собаки.
Толстая, окованная железом брама была на запоре. Федир Черненко с двумя молодиками спешился, размял малость от долгой езды ноги и кулаком величиною с казан стал колотить в ворота так, что они едва не вылетели из петель. За брамой лютовали здоровенные волкодавы.
– Иду! Иду! – послышался певучий голос пани Войтихи.
Когда был сброшен крюк, отодвинут засов и ворота приоткрылись, Федир Черненко увидел перед собой высокую дородную господарку. Сопровождающим Федира казакам полагалось расседлать и поставить под навес лошадей. Не дожидаясь пока управятся его хлопцы, Федир вслед за Войтихой вошел в горницу. На столе там горела толстая восковая свеча, стояла зеленоватая бутыль с тем, что Бог послал, лежал свиной окорок, впрочем, может быть, бараний, и две большие головки молодого чеснока.
За столом изрядно навеселе сидели сам пан Войт и беглый иеромонах Филарет Серединский.
– Вечер добрый чесной громаде, – Федир снял шапку и почтительно поклонился.
– Прошу пана за стол, – пригласила Войтиха. На ее белом как просфора лице и малиновых губах заиграла улыбка, из чего Федир заключил, что он пришелся ей по сердцу. Глаза у пани Войтихи были блудливы.
Пан Войт наполнил до краев чарки.
– Восславим Господа Бога нашего, – пробасил Филарет Серединский, одним духом опрокинул чарку, крякнул и вытер губы изрядно засаленным рукавом рясы. – Дано сие только христианам, а неверным не дано, поелику отводит от грустных мыслей и веселит душу. Да не истощатся милости Отца и Вседержителя над нами.
– Изобилие и мир этому дому, – сказал Федир вслед за попом и приложился к чарке.
Потому, как Филарет Серединский смотрел на пани Войтиху, а пани Войтиха – на Филарета, Федир Черненко решил, что между ними было нечто греховное и сану неприличное. Поведение пана Войта свидетельствовало, что шашни Войтихи с Филаретом не составляли и для него тайну, но ради батюшки с ключами от райских врат в рясе пан Войт был готов на все.
– Тяжело казаку стало жить на свете с той поры, как царица велела генералу Текелию упразднить Запорожскую Сечь, – сказал есаул.
– Истинно так, сын мой. Обременительно и мне послушничество… Когда при обители я был экономом, то надлежало мне знать число дворов и хат в вотчинах монастырских, а также подданных грунтовых и полугрунтовых, кто из них панщину отбывает и отбыть может, а также какие в каком селе мастера имеются, чтоб от них обители пользовались. И другие обстоятельства надобно знать эконому. И то сказать, поддъяконом отец Александр весьма неприлежен был к послуху. Вся отчетность лежала на мне. Ныне в делах суетных от Войта вижу помощь. Мужик здесь блудлив, в богопротивных деяниях обычен, а также предерзостен и охайлив. Солдатским командам надобно учинять здешнему мужику экзекуции посредством палочных ударов и тем приводить его в должное перед властями смирение. Нужен и верный глаз из трезвых, экономию знающих людей, кои подобно псам цепным, соблюдали бы выгоду Господа Бога нашего, отвращали мужичье от разбоев и бродяжничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122