По дороге мы встретили директора. Он подтвердил мое распоряжение и попросил Зарембу как можно скорее загримироваться. Я побежал в костюмерную и принес Мариану костюм, который собирались к следующему дню отутюжить. Когда я вернулся за кулисы, там сидел только машинист, уткнувшись в газету, и у столика с реквизитом стоял директор Голобля. В руке у него был пистолет. Увидев меня, он положил оружие на место и спросил, скоро ли спустится Заремба. Я ответил, что понадобится не меньше десяти минут и придется задержать спектакль. Тогда директор решил сам пойти в гримерную и поторопить актера. Представление, мол, должно начаться минута в минуту. Пунктуальность — это мания Голобли. В «Колизее» даже репетиции начинались с точностью до трех минут. Он не прощал ни малейшего опоздания. Из-за этого пришлось уйти от нас нескольким хорошим актерам.
Пистолет принадлежал Голобле. Наверное, никто не знал это оружие лучше, чем он. У директора были к нему и боевые патроны. Я прекрасно помню, что после злополучного показа для прессы, когда наш пугач так подкачал, Голобля вызвал меня к себе в кабинет и вытащил пистолет из ящика стола. Он разрядил его при мне, вынув все пули из обоймы. Патроны кинул в пустую чернильницу на своем столе. Это было огромное аляповатое сооружение из металла. Еще директор Дер-бич получил ее в подарок от каких-то зарубежных туристов и даже не подумал забрать из «Колизея». Новый директор тоже ею не пользовался. Так что с момента появления у нас этой чернильницы в ней не было ни капли чернил.
Голобля вручил мне пистолет с пачкой холостых патронов и распорядился использовать его вместо пугача. Он заявил, что его «вальтер» осечек не дает. Действительно, ни разу не дал. К сожалению, и в тот день...
Именно директор Голобля пригласил Мариана Зарембу в пашу труппу. И гордился этим, ибо многие тщетно пытались залучить к себе в театр популярную кинознаменитость. Заремба начал сниматься еще студентом. Окончив институт, он всецело посвятил себя кино. Сниматься в фильмах и играть на сцене — это вещи разные. На съемках рабочее время не нормируется, иногда приходится выкладываться до изнеможения. Но зато между фильмами бывают долгие перерывы. Финансовые условия тоже иные, нежели у нас. Постоянных ставок нет, но бывают выгодные договоры на один или несколько фильмов. Работа в театре более регулярна, без сбоев, но и без длительных перерывов. У директора картины нет власти, как у директора театра. Зато у режиссеров прав го-
раздо больше. А если учесть, что I олобля всюду совал свои нос, во вес вмешивался и даже мог отменить распоряжение режиссера, легко понять, что актерам и техническому персоналу пришлось с ним несладко.
У Зарембы отношения с директором сразу же не заладились. Почти на каждой репетиции доходило до обмена резкостями. Заремба, завоевав положение в кино и популярность у зрителей, считал себя великим актером, хотя, правду сказать, пока только подавал надежды, не более того. До гениальности ему было далеко. Но неудивительно, что голова у молодого человека слегка закружилась. Эта болезнь мне знакома со времени моей певческой карьеры. Сам я никогда не имел дела с кино, но, думаю, там у знаменитостей больше привилегий, чем у статиста или актера «на выходах». В театре же все должны были подчиняться Голобле.
Заремба повел себя в «Колизее» как капризная знаменитость и сразу испортил отношения с директором. Надо признать, Голобля все-таки подчинил себе новичка, но не без труда. Несколько раз доходило до крупных перепалок. Мариан часто грозил, что не продлит договора. Директор дорожил им: ведь Мариан давал хорошие сборы. Но и Голобля иногда намекал, что придется расстаться. Все же, считаю, Заремба не собирался уходить из театра, где имел непосредственный контакт со зрителем и мог совершенствовать актерское мастерство, и директор не хотел отказываться от своего «выгодного приобретения».
Да и где Зарембе было бы лучше? У него был постоянный дублер, работа в «Колизее» не мешала сниматься в кино. Голобля же имел обеспеченный сбор в пьесах с участием популярного артиста, кумира молоденьких девиц.
Однако ссоры и закулисная борьба продолжались. Конечно, Заремба особенно не зарывался, но противоречил директору, где только мог. В прошлом сезоне, под конец мая, пресса напала на Голоблю за неудачную постановку «Гас-друбала» (пьеса прошла всего четыре раза), в министерство посыпались жалобы на директора. Сведущие люди рассказывали, что кто-то из актеров ходил на Краковское Предместье и просил снять Голоблю. Не знаю, правда ли, я особенно не вникал, но театр просто гудел от сплетен.
Во всяком случае, на одном собрании (может, как раз на репетиции «Мари-Октябрь» к открытию нового сезона) директор заявил, что, как ему известно, в театре есть люди, которые хотят ему напакостить, но ничего, мол, у них не выйдет. И добавил, что знает организатора, бросив при этом выразительный взгляд на Зарембу.
Мариан в долгу не остался и парировал: «Если вы, пан директор, имели в виду меня, то напрасно себя так высоко ставите. Я такими пустяками не занимаюсь». Голобля буркнул, что он фамилий не называл, но кое-кто сам отозвался.
За три дня до убийства директор и Заремба на репетиции снова не на шутку сцепились. Мариан поспорил с режиссером из-за какого-то пустяка. Голобля, как всегда, вмешался, и, конечно, не на стороне Зарембы, хотя, как мне помнится, актер был прав. Как часто бывает, ссора разгорелась вовсю, а про повод к ней скоро забыли. И директор, и Заремба говорили о чем угодно, только не по существу спора.
Мои отношения с директором складывались, как я сказал, нормально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50