Глава X. ШВЕЙК В ДЕНЩИКАХ У ФЕЛЬДКУРАТА
I
Швейковская одиссея снова развертывается под почетным
эскортом двух солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми
штыками. Они должны были доставить его к фельдкурату. Эти двое
солдат взаимно дополняли друг друга: один был худой и
долговязый, другой, наоборот, маленький и толстый; верзила
прихрамывал на правую ногу, маленький -- на левую. Оба служили
в тылу, так как до войны были вчистую освобождены от военной
службы. Оба с серьезным видом топали по мостовой, изредка
поглядывая на Швейка, который шагал между ними и по временам
отдавал честь. Его штатское платье исчезло в цейхгаузе
гарнизонной тюрьмы вместе с военной фуражкой, в которой он
явился на призыв, и ему выдали старый мундир, ранее
принадлежавший, очевидно, какому-то пузатому здоровяку, ростом
на голову выше Швейка. В его штаны влезло бы еще три Швейка.
Бесконечные складки, от ног и чуть ли не до шеи,-- а штаны
доходили до самой шеи,-- поневоле привлекали внимание зевак.
Громадная грязная и засаленная гимнастерка с заплатами на
локтях болталась на Швейке, как кафтан на огородном пугале.
Штаны висели, как у клоуна в цирке. Форменная фуражка, которую
ему тоже подменили в гарнизонной тюрьме, сползала на уши.
На усмешки зевак Швейк отвечал мягкой улыбкой и ласковым,
теплым взглядом своих добрых глаз.
Так подвигались они к Карлину, где жил фельдкурат. Первым
заговорил со Швейком маленький толстяк. В этот момент они
проходили по Малой Стране под галереей.
-- Откуда будешь?
-- Из Праги.
-- Не удерешь от нас?
В разговор вмешался верзила. Поразительное явление: если
маленькие толстяки по большей части бывают добродушными
оптимистами, то люди худые и долговязые, наоборот, в
большинстве случаев скептики. Следуя этому закону, верзила
возразил маленькому:
-- Кабы мог, удрал бы!
-- А на кой ему удирать?-- отозвался маленький толстяк.--
Он и так на воле, не в гарнизонной тюрьме. Вот пакет у меня.
-- А что там, в этом пакете? -- спросил верзила.
-- Не знаю.
-- Видишь, не знаешь, а говоришь...
Карлов мост они миновали в полном молчании. Но на Карловой
улице маленький толстяк опять заговорил со Швейком:
-- Ты не знаешь, зачем мы ведем тебя к фельдкурату?
-- На исповедь,-- небрежно ответил Швейк.-- Завтра меня
повесят. Так всегда делается. Это, как говорится, для
успокоения души.
-- А за что тебя будут... того? -- осторожно спросил
верзила, между тем как толстяк с соболезнованием посмотрел на
Швейка.
Оба конвоира были ремесленники из деревни, отцы семейств.
-- Не знаю,-- ответил Швейк, добродушно улыбаясь.-- Я
ничего не знаю. Видно, судьба.
-- Стало быть, ты родился под несчастливой звездой,--
тоном знатока с сочувствием заметил маленький.-- У нас в селе
Ясенной, около Йозефова, еще во время прусской войны тоже вот
так повесили одного. Пришли за ним, ничего не сказали и в
Йозефе повесили.
-- Я думаю,-- скептически заметил долговязый,-- что так,
ни за что ни про что, человека не вешают. Должна быть
какая-нибудь причина. Такие вещи просто так не делаются.
-- В мирное время,-- заметил Швейк,-- может, оно и так, а
во время войны один человек во внимание не принимается. Он
должен пасть на поле брани или быть повешен дома! Что в лоб,
что по лбу.
-- Послушай, а ты не политический? -- спросил верзила. По
тону его было заметно, что он начинает сочувствовать Швейку.
-- Политический, даже очень,-- улыбнулся Швейк.
-- Может, ты национальный социалист?
Но тут уж маленький, в свою очередь, стал осторожным и
вмешался в разговор.
-- Нам-то что,-- сказал он.-- Смотри-ка, кругом пропасть
народу, и все на нас глазеют. Если бы мы могли где-нибудь в
воротах снять штыки, чтобы это... не так бросалось в глаза. Ты
не удерешь? А то, знаешь, нам влетит. Верно, Тоник? --
обратился он к верзиле.
Тот тихо отозвался:
-- Штыки-то мы могли бы снять. Все-таки это наш человек.--
Он перестал быть скептиком, и душа его наполнилась состраданием
к Швейку.
Они вместе высмотрели подходящее место за воротами, сняли
там штыки, и толстяк разрешил Швейку пойти рядом.
-- Небось курить хочется? Да? -- спросил он.-- Кто
знает...
Он хотел сказать: "Кто знает, дадут ли тебе закурить,
перед тем как повесят",-- но не докончил фразы, поняв, что это
было бы бестактно.
Все закурили, и конвоиры стали рассказывать Швейку о своих
семьях, живущих в районе Краловеградца, о женах, о детях, о
клочке землицы, о единственной корове...
-- Пить хочется,-- заметил Швейк.
Долговязый и маленький переглянулись.
-- По одной кружке и мы бы пропустили,-- сказал маленький,
почувствовав, что верзила тоже согласен,-- но там, где бы на
нас не очень глазели.
-- Идемте в "Куклик",-- предложил Швейк,-- ружья вы
оставите там на кухне. Хозяин в "Куклике" -- Серабона, сокол,
его нечего бояться. Там играют на скрипке и на гармонике,
бывают уличные девки и другие приличные люди, которых не
пускают в "репрезентяк".
Верзила и толстяк снова переглянулись, и верзила решил:
-- Ну что ж, зайдем, до Карлина еще далеко.
По дороге Швейк рассказывал разные анекдоты, и они в
чудесном настроении пришли в "Куклик" и поступили так, как
советовал Швейк. Ружья спрятали на кухне и пошли в общий зал,
где скрипка с гармошкой наполняли все помещение звуками
излюбленной песни "На Панкраце, на холме, есть чудесная аллея".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39