– Чуть дернешь неосторожно картинку, контакт сработает, и пошел сигнал в местную ментярню! – хохотнул юноша. – Нашли дурака.
Не слезая с кресла, он достал из кармана джинсовой курточки кусачки, аккуратно ухватил первый проводок, и, чертыхнувшись на дорожку (в силу того, что был безбожником, молиться было бессмысленно), перекусил проводок.
Потом, – стоит ли рисковать, когда конец операции так близок, он перетащил кресло на другую сторону от секретера соответственно, от часов, встал, направил луч фонаря, увидел оставшуюся, ведшую от портрета мужика-уродца стальную проволочку вниз, к пульту, и, вновь чертыхнувшись, перекусил и её.
– Кажись, все, – удовлетворенно выдохнул он гнилостный запах изо рта.
Давно болели два коренных зуба справа, десна опухла, и он сам, кажется, чувствовал, какой гнилью несет от разъеденных кариесом зубов, но работа была такая, что никак не отложишь, много заказов. Некогда лечиться. И он все откладывал, откладывал поход к зубному врачу.
Но если честно, тут причиной была не только занятость.
Он панически боялся стоматологов и бормашины. И, хотя все говорили, что в хорошей клинике нынче лечат совсем без боли все же не верил и обходил стоматологии стороной.
Картины положил на черное тело стола, пассатижами отогнул гвоздики, поддел подрамник, вынул подрамники с натянутой на них холстиной сначала на одном портрете, потом на другом, наконец, снял полотно с подрамника, скатал обе картины в трубку, вложил её в футляр от зонта-трости и закрепил в специальных петлях на спине, под курткой.
Оставались сущие пустяки.
Он открыл окно. Прислушался, огляделся, до рези в глазах всматриваясь в слабо освещенную уличным фонарем черноту ночи.
Дальний пригород Москвы спал, было тихо, лишь изредка где-то справа, в стороне железной дороги, слышалась брехня собак. Ну, да собаки всю ночь брешут…
Он высунулся из окна, ухватил заброшенный на ветку, качавшуюся перед окном, грузик, подтянул вначале тонкую бечевку, потом и привязанную к ней толстую веревку. Вдел в ручку рамы крючок со шкивом, и налегая всем телом, стал подтягивать убитого им юноши в белой рубашке и черных слаксах к окну. Благо что второй этаж, хоть и тяжело, конечно.
Подтянув тело к подоконнику, он закрепил веревку, ухватившись за рубашку, втащил тело в комнату. Снял шкив, смотал веревки, плотно закрыл створки окна, опустил шпингалеты. Протер подоконник. Посадил вялое тело так, чтобы лицо юноши с закрытыми глазами было обращено в сторону трупа старика. После чего вложил в вялую ладонь, не успевшую в теплой тишине вечера застыть до мраморного холода и задеревенеть рукоятку «Рэйвена», так, чтобы пальцы, ещё сохранившие тонкий слой пота, оставили на блестящих щечках слоновой кости и хромированном курке свои следки. Но передумал: относительно пистолета у него появился другой план.
Подошел к телу старика. Одна рука, как раз правая, неловко подогнувшись, была раскрыта ладонью вверх. Он вложил струну, предварительно вытянутую из «командирских» часов и откушенную немецкими сильными кусачками, в ладонь старика. И ещё подивился, какая ладонь теплая…
Но особо задумываться и задерживаться в этой квартире ему резону не было. Время шло, и шло оно как бы против него. И хату надо поскорее покидать, бережёного бог бережет, как сказала монахиня, натягивая презерватив на свечку, и ближайший поезд на Москву будет через сорок минут. Хотя до станции недалеко, но лучше поспешить. В шесть утра от него ждет телефонного звонка Игуана.


Марфа-посадница, Сонька-подлиза и Федя-банкир

Интересно людям их прозвища и кликухи достаются.
Кто-то зарабатывает свою кличку в раннем детстве – Рыжий, – например. Или Колян – по имени.
Кто-то получает её в зрелые годы, в связи с неким событием в его жизни, – Резаный, например, или Митька-качок: ну, тут все понятно, комментарии излишни.
Марфа стала Марфой-посадницей уже в зрелые годы. И не потому, что вот посадили Марфу, и стала она, оттянув срока два на зоне, посадницей.
И не потому, что вызвала у кого-то ассоциации с боярыней новгородской из ХVI века. В окружении Марфы бывали люди образованные, эксперты, искусствоведы, музейщики, но им и в голову не приходило дать кличку Марфе, женщине, как известно в узком кругу, властной и мстительной.
Кликуху ей дали воры, которые были связаны с ней криминальным бизнесом, из тех бригад, что выполняли её строгие и разнообразные задания по Москве, стране и миру не без пользы для себя.
А прозвище то с простым происхождением. Уж если грузная Марфа садилась в кресло, на тахту или диван, то встать, для неё было целой проблемой. Уже лет пять как сама она этого сделать не могла. Из кресла или из ванны её поднимали две бабенки – прислужницы. Конечно с трудом. Но остатки стыдливости мешали 80-летней старухе приглашать для столь интимных дел мужиков, тем более, что ведь к со стульчака её надо было снимать тоже в четыре руки. При том, что и туалет, и ванна были сделаны по спецзаказу и вчетверо превышали традиционные размеры. Впрочем, Марфа могла себе и не такое позволить.
Потому что Марфа-посадница была чудовищно богата.
А вот кличка «Федя-банкир» прилипла к Федору Ивановичу Егорову с детских лет. Хотите верьте, хотите – нет.
Сколько он себя помнил, был Федя мальчиком сообразительным и ироничным. Все детские премудрости, школьные, вузовские и иные науки давались ему исключительно легко. И сколько он себя помнил, ему всегда хотелось быть богатым. Не просто обеспеченным. Семья была не из бедных – отец работал главным специалистом в Министерстве среднего машиностроения, все время что-то изобретал, прятал ордена и медали в сейф, а премии на изобретения и открытия отдавал жене, так что семья жила хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148