Вот еще! Я бы делался горький! кислый! вонючий! Во какой. Понял?…
Рассказ называется «Глупый разговор», но раз вы его дочитали, значит, и вы будете из наших. Служенье муз не терпит суеты,Прекрасное должно быть величаво… Все. Спать. «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Что-то все-таки забыл – не то сделать, не то достать. А, позвонить, кажется, Величанскому. Сашке. Но есть покой. Отличная вещь – покой. Особенно – под музыку. Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди. Вот что – целый день, оказывается, сопровождали эти стихи. Старый друг Сашка, поэт и переводчик, послезавтра сядем провожать Диму в командировку за рубеж, и я тебе скажу, как твои строчки сопровождали меня в один прекрасный день. А ты, поэт, меланхолически ответишь: Под музыку Вивальди –Вивальди! Вивальди!Под музыку Вивальди,Под вьюгу за окном,Печалиться давайте –Давайте, давайте!Печалиться давайтеОб этом и о том… Итак, он будто бы едет в вагоне метро и листает книжку стихов. А тут наступает очередная станция. А время двадцать минут какого-то. Двери раздвигаются. Весьма знакомая старушка с грустью протискивается в вагон метро и остается стоять возле его ног. Старушка не мигая смотрит, рядом с нею образуется целый как бы коллектив старушек и стариков. Вагон метро начинает трясти, почва неровная, ухабы. Многие возмущены поведением артиста, выходят из вагона, не дожидаясь остановки. Старушки стоят. Старики надвигаются. Леонид Алексеевич думает: «Ну один-то раз можно посидеть? Я столько раз уступал, ну, один-то раз можно…» Он механически листает книгу стихов и слушает речи… Глаза же его с унынием наблюдают большое количество пустых мест, даже полностью свободных скамеек. Можно просто пересесть самому, выйти из-под взглядов, думает он, но почему-то не уходит.– Хоть бы хны, а?– Хоть бы хны-ы! – подтверждает старик старухе.– А на собраниях небось… да?– Да-а, на собраниях – это уж точно.– И главное, одет прилично.– Да кто сейчас неприлично одевается-то?– Книжечку якобы читает!– И хоть бы хны, а?– Хоть бы хны-ы! – подтвердила старуха старику.Потом сцена, он выходит перед публикой, говорит первые слова Осипу… Ужас, он намертво забыл текст. Зрители свистят, тетя Лиза встает с третьего ряда и очень тихо, но очень слышно заявляет: «Маме звони, маме!»Мама тут же уводит его и, улыбаясь, садится в кабинет директора театра. Она большая и красивая. Она врач. И ее любит весь участок, от Рижского вокзала до Пальчикова переулка.– Что тебе надобно, Леня? – мама вдруг взяла телефонные трубки и начала их слушать.– Ma, мне бы билетиков парочку на «Отелло», на «Ревизора» и на…– Сделаем! – громко отвечает директор магазина и в шутку затевает дуэль на шпагах. Только шпага – это батон копченой колбасы по пять с чем-то за килограмм.В машине оказывается д'Артаньян.– Едем на выручку, Арамис, – улыбается он, хотя абсолютно серьезен. – Надо выручать!– Кого? – пытается выяснить Леонид Алексеевич, но его перебивает гигантский циферблат. Он рискованно наехал на машину, пробил семь вечера и вышел на остановке вместе со старушкой. На ходу один из стариков обернулся – он обернулся Губиным, молодым режиссером – и мигнул товарищу:– Лень, а? Кошка-то, а? Где-то то, а? Помнишь, Станиславский, из письма к Чижику-Пыжику…– К Афанасию Грыбу, – поправил Леня и выпил чаю.– Неужели вы успеваете пить чай? – изумился корреспондент, держа парик Хлестакова в одной руке, а другою отгоняя Тину Иванну, жену главрежа. – Вы мешаете, вы же в кадре, отойдите от Арамиса.– Из актеров я не уйду, – упрямился между тем герой.– Уйдешь! Уйдешь! – звучало по всей гулкой махине телевидения.– Уйди, боварист, ты загораживаешь мне Верочку! – изнемогал от крика Игорь Кваша, стуча по толстому стеклу радиостудии.– А, черт! – сорвался Леонид Алексеевич. – Надоело все к чертовой матери! – Он оторвал Верочку от магнитофона, подхватил, она смеялась, она-то была довольна… Потом они бежали по черным переулкам, кажется, педагогического института. Потом целовались прямо за углом сцены, рискуя попасться на глаза. Леонид рвал все предрассудки и не глядел на часы. Вокруг царствовал зеленый кустарник. Он сладко колыхался и благоухал.– Поспешай не торопясь, – как-то шепотом заметила Верочка. Но он уже оттолкнул ее, ибо на крыше сидели обе его дочери. А жена Тамара там же готовила им ужин.– Куда отправлять детей летом – ума не приложу! – не то советовалась, не то просто напевала Тамара с крыши.– Пап, ну пап, ну! Зачем ты бегаешь – простудишься!– Пап, нам Атанина Михаловна запретила бегать! Ты сто – маленький?– Московское время – двадцать одна минута… – прозвучало над головой.– Ленька, чертик, не даешь дослушать погоду! Сколько сказали? Двадцать минут чего?– Нет-нет! Извольте! Леонид-Ксеича не трожьте! Это экземпляр редкостный. Спасибо скажите, что он еще вас узнает, а уж место уступать – извините! Жалко, артист никудышный. Да и человек-то, в общем, хлопотливый…– Да, да! – закивали Кулич и Элла Петровна, согласные с формулировкой.– Да! Да! – вздохнули тетя Лиза с Тамарой. Дети при этом рисовали мелом на чем-то черном. А, на папином пиджаке. Не забыть бы альбом для рисования купить… Двадцать две минуты какого-то. Две сосны, под ними стол.– От кого ты так бежишь, в последний раз спрашиваю! – кажется, спросил отец, раскладывая старые письма. Он нежно вынимал их из полевой сумки, эти желтеющие листья фронтовой переписки. – От кого ты убегаешь, я долго буду допытываться?– Пап, как дела с фурункулом? – ответил сын.… Изумленные глаза Ленки и Аллочки.– Я что-нибудь не то сказал?– Пап! Ты что?! Мы же опоздаем в редакцию!– А что у вас сегодня – «Ревизор» или «Отелло»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30