Выдержав паузу, Кейдж повернулся к Грину спиной и, тяжело дыша, сказал:
– Ничего не поделаешь. Ты просто трус.
– Но это бессмысленно, Джимми. Десять тысяч долларов? Это ерунда. Мы к такому не привыкли. Джимми, нам уже давно не по двадцать два! Тебе уже пора на пенсию, а я безрассудный тюфяк без возраста с кучкой денег, которых хватит еще максимум на пару дней! После чего мне придется идти воровать.
– Мы можем поставить фильм. Даже на десять кусков.
– Джимми, я в это не верю.
Повернувшись к нему лицом, Кейдж воскликнул со слезами на глазах:
– Это наш последний шанс! Больше нам работы никто не предложит! Мы теперь в немилости! Я сделал в жизни много ошибок, да и ты не меньше. Нас опережают сотни, тысячи других, ведь мы представляем собой риск, который никто не желает на себя брать! Они больше нас не жрут! И потому нам самим скоро нечего будет жрать, если так будет продолжаться дальше!
К ним приближалась машина, и они оба повернулись, как будто хотели разглядеть водителя сквозь слепящий свет передних фар. Автомобиль пересек желтую разделяющую полосу (запрещенный маневр), чтобы переехать на их сторону бульвара, и остановился.
В открытое окно выглянула голова Бенсона, измученного, уставшего и болезненного в желтом свете неоновой лампы над входом в «Сант-Мартин».
Он прошептал:
– Если полиция его обнаружит, они станут всех допрашивать. Они найдут тот дом и тогда меня тоже вызовут на допрос, и я не смогу скрыть, что видел Тино. Если я не признаюсь, то меня обвинят в соучастии за дачу ложных показаний. Я не хочу врать. Я убежден, что буду главным свидетелем. Последние годы моей жизни будут отравлены тем, что я должен буду где-то скрываться, возможно, даже под чужим именем и в другом облике, представляя собой номер в программе по защите свидетелей.
– Чушь собачья, Флойд, ты в другом облике – это то же самое, что Клинтон, который не любит секс, – сказал Кейдж.
Бенсон не прореагировал на его ремарку и продолжал:
– Предлагаю увезти оттуда труп Тино. Как вы думаете, господин Грин?
– Как увезти?! – воскликнул Кейдж и бросил на Грина ошеломленный взгляд.
– Тино надо оттуда убрать, – повторил Бенсон.
– Ты в своем уме? – закричал Кейдж.
– Возможно, вы и правы, – кивнул Грин без всяких эмоций. – Только куда? Бросим его в гроб к Роберту Канту?
– Об этом я еще не подумал. – Бенсон стер пот под глазами тыльной стороной ладони.
– Может, просто похороним его там, где он лежит? – предложил Грин.
– Копать эту твердую землю? Нет, нет, это будет длиться до бесконечности. Нужно придумать короткую и точную операцию, – ответил Бенсон.
– Увезем его куда-нибудь за город и бросим по дороге в Лас-Вегас?
– Это тоже займет много времени. И кроме того, там все время патрулируют полицейские машины.
– Просто вернемся завтра утром со сворой голодных собак, – сказал Кейдж. – Или разрубим его на куски и скормим акулам.
– Придумал! – воскликнул Бенсон, пропустив трепетную речь Кейджа мимо ушей. – У меня в подвале огромный морозильник. Спрячем его туда.
– Что?! – Кейдж уставился на него с открытым ртом, а затем обратился к Грину: – Ты слышал, Том? Ты слышал, что сказал Флойд?
– Давайте сделаем это немедленно, – сказал Грин.
– Со мной двое умалишенных, – заключил Кейдж.
ТРИНАДЦАТЬ
Когда-то давно Джимми Кейдж сыграл сумасшедшего патологоанатома в дешевом фильме ужасов Кормана. Хотя роль того и не стоила, Кейдж с головой погрузился в работу криминалистических лабораторий. И теперь он вспомнил, что окоченение трупа вызвано химической реакцией на молочную кислоту, вырабатываемую мышечной тканью в течение тридцати шести часов после смерти.
Когда на буксировочном тросе, привязанном к крючку под передним бампером «олдса», они тащили Тино наверх, его конечности болтались из стороны в сторону. Трупная окоченелость прошла. Завернутое в плотный пластик тело терлось о бугристый склон ущелья. У них не было выхода: другого более или менее приличного способа поднять труп по крутому откосу они не видели. Идея использовать буксировочный трос пришла Флойду Бенсону. Задним ходом он медленно управлял «олдсом», вытаскивая привязанного к тросу Тино. Самый молодой из них, Грин, карабкался наверх, сопровождая труп, а Кейдж стоял на обочине, диктуя Бенсону уменьшить или увеличить скорость. Пластик порвался, и, когда они клали тело в багажник, Тино выглядел так, будто по нему проехались катком, а по спине долго били розгами. Все это длилось не более двадцати минут.
– У вас нет ни стыда, ни совести, – сказал Кейдж, разглядывая морозильную камеру. В ней можно было хранить запасы еды, которых хватило бы на много недель.
Морозильник стоял в подвале дома Бенсона в Санта-Монике, вилле предвоенного времени, к северу от городских небоскребов Оушен-авеню. От виллы на пляж вела бетонная дорожка, проложенная специально для бегающих трусцой и катающихся на роликовых коньках. По ней ежедневно передвигались тысячи спортсменов с плоскими животами и пустыми глазами (в их числе был и Грин, когда еще жил на Третьей улице). Дом располагался в долине средиземноморского типа и выглядел просторнее и комфортнее, чем его описывал Бенсон. Он был построен в стиле, который в Калифорнии называли «испанским»: изящная деревянная и железная отделка, потолочные перекрытия, когда-то расписанные яркими цветами, кафель причудливой формы, заброшенный бассейн с отвалившимися лазурными плитками, художественная мастерская с высокими окнами, выходящими в сад. Последнее землетрясение немного повредило здание – во время дождя внутрь просачивалась вода, но вкус, изящество и комфорт остались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78