– Слушай внимательно то, что я тебе сейчас скажу. – Он заморгал, и Томас заметил красную вмятину у него над носом, где сидели очки. – Всю свою жизнь я много работал. Я до сих пор много работаю. И я хочу иметь преемника, того, кто продолжил бы мое дело в будущем. Я имею в виду тебя, Томас. Ты моя плоть и кровь, мой наследник. Ты получишь столько денег, сколько не потратишь за десять жизней. Ты везде будешь чувствовать себя как дома, потому что у тебя повсюду будут дома. Ты будешь наслаждаться жизнью, но у тебя будут и обязанности. Многие отрасли промышленности, тысячи заводов будут зависеть от тебя.
Поэтому после летних каникул ты переедешь в другое место. С мамой ты будешь видеться каждое воскресенье, отправляясь к ней в субботу вечером, когда закончится шабат. А в остальное время ты будешь жить в приемной семье. В семье Кюпферсов в Бюссуме. Ты получишь там традиционное воспитание. Ты выучишь иврит, познакомишься с еврейскими обычаями – они сделают из тебя настоящего еврейского мальчика. Это милые, добрые люди. Господин Кюпферс – портной, он сошьет для тебя прекрасные костюмы.
– А как же мама?
– Мама останется дома, в Гааге. Поначалу она будет каждый день тебе звонить, правда, Ян?
Ее звали совсем не так, ее звали Яннетье.
– Да, – сказала она.
Томас слышал, как она сглатывала слезы.
– Ты будешь ходить там в школу, подружишься с другими мальчиками, а когда тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь в университет. И в один прекрасный день ты начнешь работать у меня.
– А другие дети у них есть?
– У Кюпферсов?
Томас кивнул.
– Нет, ты единственный. Они будут о тебе заботиться, как о собственном сыне.
– А мама? Что плохого в маме?
– Ничего. Но мама не знает, что такое еврейское воспитание, понимаешь? Мама не имеет об этом ни малейшего представления. Этому нужно учиться. Поэтому ты и отправляешься к Кюпферсам.
– А мама не может этому научиться?
– Нет. Мама для этого слишком старая.
– Мама не старая. Маме всего двадцать девять.
– Знаю. Она еще очень молода. Но чтобы досконально разобраться в тонкостях еврейского воспитания, нужно быть моложе, поверь мне.
– А сколько вам лет?
– Пятьдесят девять.
– Бабушке пятьдесят восемь.
– Да.
– Почему вы мой отец?
– Потому.
– У вас есть другие дети?
– Нет.
– Вы женаты?
– Да. На другой женщине.
– Я думал, что мой отец погиб. Что он был рыбаком.
– Я твой отец. И никто другой.
– Я не хочу быть евреем.
– Но ты еврей.
– Я не знаю ни одного еврея.
– Это скоро изменится.
– А что будет с мамой?
– Я о ней позабочусь. Хорошо позабочусь.
– Я не хочу с ней расставаться.
– У тебя впереди все лето, чтобы привыкнуть к этой мысли. Вместе с Ян ты будешь навещать Кюпферсов и убедишься, как у них хорошо. Они очень милые люди. Затем ты отправишься в Швейцарию на каникулы, вместе с мамой и бабушкой, а в сентябре ты переедешь в Бюссум. Тебе понравится, вот увидишь. Ян?
Томас почувствовал ее руку на своем плече, она ущипнула его.
– Так лучше всего, – сказала она неуверенно, сдерживая слезы. – Тебя ждет большое будущее».
Следующим летом Томас заключил союз с бабушкой. Она утверждала, что мама продалась за миллион сребреников и квартиру в Париже, куда его доставляли водитель Герард, охранник и ассистент. Так писал Грин. Бабушка была готова на любую работу – мыть туалеты у иностранных дипломатов, натирать стены и гладить нижнее белье. В то время как мать по-прежнему его любила и оставила ради него святую католическую веру, согласившись на еврейское крещение в Париже, в ванне. «К тому же не в настоящей, а в так называемой либеральной – это то же самое, что реформаторская церковь у протестантов – ерунда».
В то лето они съездили в Швейцарию. В величественном отеле над озером в Цюрихе лежали ковры, в которых ноги утопали по щиколотку. Они спали на широких постелях, где простыни пахли цветами, обедали в золотой зале с тысячью официантов, где пламя свечей в «сторуких» подсвечниках отражалось в серебряных столовых приборах, бокалах из тончайшего стекла и обескураженных глазах бабушки. Яннетье ходила с победоносным видом, как будто весь этот шик был лишним подтверждением правильности ее решения продолжать отношения с Максом Грюнфелдом. Лишь благодаря ему можно было наслаждаться этим богатством, этим образом жизни, этими возможностями.
Даже бабушка не смогла устоять перед такой роскошью, хотя для проформы все еще сопротивлялась и отпускала критические замечания по поводу излишне больших размеров комнат, чересчур широких коридоров и преувеличенно изысканного вкуса блюд.
Посещение ювелирного магазина окончательно сломило ее сопротивление. Здесь обнаружили себя ее заветные желания, и Томас начал понимать, что слабости характера матери унаследованы от бабушки, которая запрещала своей дочери то, чего сама в молодости так страстно вожделела, – драгоценности, бархатные гардины, шкафы из орехового дерева, сумочки из крокодиловой кожи, камка, шелк, богатство жителей домов на Ланге-Фоорхаут и вассенарских вилл.
«Макс понимал, что двигало Мип и Яннетье,
– пишет Грин. –
Счета, которые он открыл для них в модных магазинах на Банхофштрассе, делали свою разрушительную работу: бабушка тоже купилась».
Во время войны супруги Кюпферс скрывались в подполье. Два бледных и неуверенных маленьких еврея, семенящих по своему огромному дому в бюссумском районе Хет-Спигел. Военные годы они пережили на чердаке фермы благочестивых протестантов, в рыбачьей деревне Спакенбрюг на озере Айселмеер. Томас представлял, как они там лежали под крышей, оба не выше его ростом, лишенные солнечного света и облаков на небе, и понимал, почему они никогда не выходили на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78