Я понимал, что мне следует сосредоточиться на разговоре о Джулии, но мы предали Гилберта, бросили его в тюрьме, и это мучило меня невыносимо.
– Знаю, но он там в безопасности. Приезжай сюда, и давай потолкуем, Лайнел, – продолжал настаивать Тони.
Я пустился через дорогу вместе с остальной толпой, однако посреди Парк-авеню остановился на островке безопасности, представлявшем собой маленький садик. Над клочком земли висело название цветка, составлявшего гордость этого сада: «Доблестный нарцисс (Северная Америка)», но сама земля была перерыта, на ней ничего не росло, словно только что кто-то вырвал нарциссы вместе с луковицами. Я присел на деревянную скамейку и дождался, пока толпа пройдет мимо меня, сигнал светофора сменится и по улице поползет плотный поток транспорта. Солнечный лучик скользнул по дороге, согрел меня. Огромные многоквартирные дома на Парк-авеню, словно резьбой, были покрыты пятнами тени и утреннего солнца. Я был как потерпевший крушение корабль, выброшенный на островок, возвышавшийся над этой рекой из оранжевых такси.
– Ты где, шут? – раздалось в трубке.
– Не называй меня шутом, – предупредил я.
– Но как же мне называть тебя? Лютиком?
– Доблестным нарциссом! – выкрикнул я. – Неуверенным алиби.
– Так где же ты, Нарцисс? – неожиданно ласковым голосом заговорил Тони. – Может, нам приехать за тобой?
– Копик, лютик , – промолвил я, чувствуя, что глаза у меня застилает слезами. Назвав меня шутом – прозвищем, которое дал мне Минна, – Тони разбудил моего Туретта, прорвался сквозь наслоения лет к моей душе, и я вновь почувствовал себя жалким подростком. Было большим облегчением не сдерживать тики, говоря с человеком, так хорошо знавшим меня. Но я ему не доверял. Минна был мертв, я не доверял Тони и сам не понимал, что это означает.
– Ну скажи мне, куда привело тебя твое маленькое расследование? – вновь попросил Тони.
Я посмотрел на Парк-авеню, на ее каменные старые стены, хмурившиеся глубокими трещинами»
– Я в Бруклине, – сказал я. – Съешьменя-гринпойнт .
– Да? – удивился он. – Что же такое Гринпойнт?
– Я ищу… Гринпапуримского парня, который убил Минну, большого поляка. Что скажешь на это?
– Так что же, ты просто ходишь по улицам и ищешь его?
– Съешьменятелефон!
– Ты болтаешься в каких-то польских барах, что ли?
Я залаял и прикусил язык. Моя челюсть постукивала по круглой кнопке, отчего на линии слышался странный шум. Свет чуть изменился, такси, ползущие по дороге, перекрикивали друг друга гудками клаксонов, стараясь пробраться сквозь пробки. Очередной поток пешеходов пересек мой островок и направился к реке.
– Что-то по звукам это не походит на Гринпойнт, – заметил Тони.
– Здесь снимают кино, – нашелся я. – Ты бы видел, что тут творится. Наставили декораций так, что Гринпойнт… Гринфон! Грипкоуи! … Гринпойнт-авеню выглядит – ну что твой Манхэттен. И вся массовка, такси и статисты делают вид, что находятся где-нибудь на Парк-авеню. Эти звуки тебе и слышны.
– А кто там?
– Что-что? – переспросил я.
– Кто снимается в кино? – поинтересовался Тони.
– Кто-то сказал, что Мел… Гисспод, Гаспойнт, Писсфон …
– Мел Гибсон, – поправил меня Тони.
– Да. Но его я не видел, передо мной только статисты ходили.
– И что же, там действительно настроили декораций?
– Ты спал с Джулией, Тони?
– Почему ты задаешь мне этот вопрос?
– Так спал или нет? – не унимался я.
– Против чего ты протестуешь, Нарцисс? Против смерти Минны?
– Я хочу знать.
– Я скажу тебе, когда мы встретимся.
– Дикий нарцисс! Выгляни из-за кулис. Смешной стриптиз!
– Ох, слышал я все это уже сотню раз! – с досадой произнес Тони Вермонте.
– Лепить ланчфон, лезть на фронтон, лемур Тони, мутант Дзендо, пенис выпендро…
– Ты, долбаный буксирщик!
– До свидания, Тонибейли!
Дом 1030 на Парк-авеню был солидным каменным гигантом, не отличавшимся от своих соседей. Деревянные двери были выполнены в стиле, сочетавшем пышность с армейской простотой, а крохотные окна, забранные железными решетками, наводили на мысль о бомбоубежище. На дверной доске значились лишь номера, никаких августейших вычурных имен, какие можно увидеть на зданиях Сентрал-парк-вест или на Бруклин-Хайтс, – обитатели здешних мест не стремились потрясти мир; их анонимность производила куда большее впечатление, чем самое известное имя. У этого дома была собственная погрузочная зона, а мостовая перед входом во всю мочь распевала о деньгах, выплаченных городским муниципальным властям, и о женских туфлях на каблучках, слишком тонких при длине в целых четыре дюйма, слишком дорогих, чтобы случайно ступить в собачье дерьмо. Специальный охранник караулил двери. Он был готов открывать дверцы машин, пинать собак и посылать куда подальше нежеланных гостей, прежде чем те успели шагнуть в вестибюль. Я быстрым шагом подошел к дверям и успел проскользнуть в них, прежде чем этот тип поймал меня.
Вестибюль был широким и темным, рассчитанным на то, чтобы ослепить незнакомого гостя, вошедшего сюда с солнечного света. Целая толпа швейцаров в белых перчатках и знакомых синих костюмах с черными кантами на брюках окружила меня, едва я просочился в дверь. Та же самая униформа была на крутых парнях из машины, в которой я недавно сидел.
Так вот почему роль «крутых» им так плохо удавалась! Они были всего лишь швейцарами, и в этом не было ничего постыдного. Но ведь они могли выполнять здесь и какие-то иные функции?…
– Вам чем-нибудь помочь?
– Помочь вам, сэр?
– Как ваше имя?
– Обо всех гостях следует докладывать!
– Вы что-то принесли?
– У вас есть имя?
Они окружили меня – их было пять-шесть человек, – возникнув из тьмы вестибюля, точно призраки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111