Откуда?
– Знать бы... я от него ничего такого никогда и не слышала. В школе учился отлично, в институт на бюджет поступил по результатам ЕГЭ, я все радовалась, как мне с сыном повезло. Добрый, заботливый. Катюшка, это дочка младшая, полностью на нем! И уроки проверит, и накормит, и погуляет. В собаке своей души не чает, он же выходил его почти безнадежного! Усыпить хотели.
– Знаю, рассказывал. Вот и думаю, как же такой добрый, такой сердечный парнишка в эту шайку попал? Должна же причина быть! Ладно, с жидами мы разобрались. Для него что евреи, что арийцы – один хрен. По названию только и различает. А вот кавказцев он у тебя почему так не любит? Давно это? После истории с собакой, что ли? Так объяснить же надо было что не в национальности дело, звери – они национальности не имеют, сама знаешь.
– Знаю, – Валентина закрывает лицо руками, так, чтобы докторша не видела ее глаз. И вдруг говорит глухо, но твердо: – Имеют. Все кавказцы – звери.
– Вот те на! – изумленно крякает Клара Марковна. – Обидели они тебя, что ли?
– Обидели? – Валентина отнимает от лица ладони, и пожилая суровая доктор-реаниматолог отшатывается от ее взгляда, как от удара: столько ненависти и боли выплескивается в стерильное пространство кабинета из бледных заплаканных глаз с розовыми от слез белками. – Они... Он мне... Всю жизнь... И вот Ваня теперь... Ненавижу!
Клара Марковна молчит. Она ошарашена и обескуражена одновременно.
– Ненавидишь, значит... – Докторша тяжело поднимается со стула. – Всех кавказцев? Что ж, тогда понятно. От осины не родятся апельсины. Все правильно.
– Да что вам понятно? – вскидывается Валентина. – Я никогда ему про это не рассказывала! Никогда! И никому! Вообще никому!
– Не рассказывала? Умный, видно, мальчик, сам все понял. – Клара Марковна распахивает дверь, жестом предлагая посетительнице выйти. – Мне к больным пора. Извините.
– Вы меня гоните? – Валентина вдруг понимает, что натворила. Ведь эта добрая милая, докторша, озлившись на нее, может запросто отказать в помощи сыну! Или отдать мальчика тюремным врачам. Или... – Клара Марковна, хотите, я вам все расскажу?
– Зачем? – усмехается докторша. – У меня тут реанимация, а не служба психологической помощи.
Идите домой, мамаша, а за сына не беспокойтесь. Никто ему тут плохо не сделает. Хоть мы здесь, так уж вышло, сплошь нерусские, но – врачи!
– Клара Марковна! – Валентина крепко сжимает пальцами одной руки сиденье стула, а второй вцепляется в ножку привинченной к столешнице настольной лампы, будто показывая, что приклеилась тут намертво и выставить ее из ординаторской можно только вот так, вместе с мебелью. – Пожалуйста! Я должна вам рассказать.
С чего? Почему? Почти двадцать лет хранить в себе эту тайну, никогда в жизни, ни подругам, ни родным, словом не обмолвиться о том, какой жгучий нарыв болит все время внутри, изматывая сердце и душу, и вдруг до отупляющего безумного жжения захотеть выплеснуть все разом совершенно незнакомой женщине... Немедленно, сейчас!
– Пожалуйста... – умоляюще шевелит губами Валентина. – Пожалуйста...
* * *
Алик появился в общаге случайно, каким-то боком занесло его, коренного ленинградца, на день рождения к парням в соседнюю комнату. Он заканчивал юридический в университете, был худ и высок, а еще так же как и Валюшка, белоголов и синеглаз. В тот самый первый раз они и поговорить толком не успели – среди общежитского ора и гама, звона стаканов и громкой музыки разве пообщаешься? Переглядывались – да, улыбались друг другу. Все. А потом случайно столкнулись на демонстрации седьмого ноября.
У Московского вокзала, где студенческие колонны, бодро промаршировав по Невскому, рассыпались на веселые компании, Валюта чего-то зазевалась и потеряла своих. Пока тыркалась влево-вправо, толпа вынесла ее к гостинице «Октябрьская», и тут кто-то схватил ее за руку и прямо в ухо крикнул «Привет!». Обернулась – Алик. Пошли искать Валину компанию вместе, никого, ясное дело, не нашли, где там в таком столпотворении!
Прогулялись по Невскому, на Дворцовой влились в шумную веселую толпу, хором орущую революционные марши, вместе со всеми остановились у ступенек Биржи, где уже голосил импровизированный хор, да так и простояли там до самого вечера, громко распевая знакомые с детства патриотические песни, под дирижирование седого длинноволосого музыканта. Спохватились, когда стало совсем темно, поняли, что замерзли и проголодались, помчались бегом, на ходу согреваясь, в недалекую «Минутку», где вдоволь налопались горячих жареных пирожков с повидлом и капустой, запивая немыслимую вкуснотень обжигающим бульоном из щербатых фаянсовых стаканчиков. Разморенные теплом и сытостью, снова вывалились на Невский и обнаружили, что у обоих пропал голос и они, кроме как хрипеть и сипеть, слова сказать не могут! Вот до чего допелись!
Шепотом много не наговоришь, особенно на праздничном шумном проспекте, поэтому шли, практически молча, лишь переглядываясь и пересмеиваясь, а у Гостинки Алик вдруг взял Валюшу за руку. И вышло это так естественно и славно, что девушка хоть и смутилась, но пальцев у спутника не отняла, наоборот, сама сжала его ладонь, нежно и благодарно.
В общежитие она попала лишь к утру, когда вновь открылось метро и Алик смог уехать домой. Где они прошатались ночь? В каких подворотнях целовались? Как добрались от Невского до Пятой Красноармейской – никто из них потом не помнил. Помнилось одно: им было так хорошо вдвоем, что все остальное – маршрут, погода, время – совершенно не имело значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107