– Иди, детка, – отпускает ее доктор, – спасибо. – И мягко, чтоб не обидеть, переспрашивает Валентину: – Ты, часом, не перепутала? Может, просто похож? Ну, тип один, кавказский, сколько лет-то прошло? Восемнадцать? Сама подумай, как он мог тут оказаться?
– Получается, – женщина беспомощно и жалко смотрит на докторшу, – получается, что Ванечка убил свою сестру?
– Тьфу ты! – всплескивает руками Клара Марковна. – У тебя совсем ум за разум зашел? Что несешь? Кто убил? Какая сестра? Знаешь ведь, наш Иван мухи не обидит!
«Наш Иван»? Из всей тирады докторши Валентина слышит только это. И – улыбается. Как-то сразу теплеет в груди, перестает резать глаза.
Раз Клара Марковна сказала «наш», значит, тоже полюбила Ванечку! И тоже не верит, что он мог сделать что-то плохое! Безысходное отупляющее одиночество, изгрызшее Валентину до печенок, вдруг отпускает, плавно сменяясь знобкой надеждой.
– Все будет хорошо, Клара Марковна?
– Конечно, – кивает та. – Вот сейчас ты пойдешь к нему и все расскажешь.
– Что?
– Как – что? Что Иван – его сын. Кавказцы, они детей чтят, что ж он родную кровиночку в тюрьму отправит? Напомнишь о вашей встрече, должен он тебе поверить, должен!
– О встрече? Так стыдно же...
– Кому? Тебе? Дура! Это он пусть стыдится. А тебе сына надо вытаскивать. Успокоилась? Пошли. А то через час другая смена заступит, снова платить надо будет.
На сей раз – укол все-таки ей вкатили не зря! – Валентина идет к Рустаму почти твердо. Чуть придерживает шаг у двери, набирает в легкие воздуха, выдыхает:
– Здравствуйте.
– Опять ты? Чего убежала? – Рустам приподнимается на подушке. Криво улыбается. Гусеница, скукоживаясь, прячется под бинты. – Давление будешь мерить?
– Вы меня не узнаете? – У Валентины тягуче пересыхает во рту. – Помните Баку, май восемьдесят девятого? Мы тогда приезжали к вам на завод открывать новую линию.
Мужчина удивленно приподнимается, почти садится, любопытная черная гусеница выползает из своего убежища.
– Банкет... фонтан из шоколада, – Валентина начинает торопится, – потом вы меня увезли в горы и...
– Чего пришла? – глядя странно и тревожно, интересуется Рустам. – Вспомнила, как тебе хорошо со мной было?
– Я тогда... – стыд, горячий и влажный, как воздух в распаренной карежминской бане, опускается с потолка плотным облаком и затягивает в себя женщину, – забеременела. И Ванечка – это ваш сын.
– Какой Ванечка? Какой сын? – Рустам сбрасывает одеяло, опускает на пол черные волосатые ноги. – У меня есть сын? Как ты меня нашла?
– Я вас не искала... вернее, не думала, что это вы. Узнала только сейчас по брови, – Валентина тыкает пальцем в свой наморщенный лоб.
– Ничего не понял, – Рустам болезненно щурится. – Сыну твоему сколько?
– Семнадцать. Восемнадцать в феврале будет. Я к вам пришла попросить, чтоб вы его...
– Усыновил, что ли? – нехорошо хмурится мужчина. – Или денег надо? Ты так все палаты по очереди обходишь? Бизнес?
– Нет, что вы, – Валентина съеживается, – нам ничего не надо. Вы просто должны знать, он не убивал. Скоро суд...
– Что? – Гусеница, угрожающе шевелясь, сползает к носу. – Ты кто?
– Валентина, помните, в Баку в восемьдесят девятом... – Она понимает, что говорит не то и не так, но как иначе – не знает. – А потом Ванечка родился, ваш сын.
– Сын, – сплевывает Рустам. – Ничего не понимаю. Вас там столько было! Все русские девки – проститутки. И в Баку приезжали за одним – натрахаться вволю. А корчили из себя целок-недотрог. Тебя не помню. – Он снова садится на кровать. – Уходи. Денег не дам.
– Мне не надо денег, – торопится Валентина. – Он не виноват! Он позже пришел! Он не бил! Он не мог! Вы должны... Это же ваш сын! Он не виноват! Вы его ножом, он теперь без руки, инвалид...
– Ты про кого? – начинает соображать больной.
– Ваня Баязитов, которого сейчас обвиняют в убийстве вашей...
– Баязитов? – Белки Рустамовых глаз наливаются розовым бешенством. – Сын?
– Да, – Валентина пятится к двери, – ваш сын... глаза черные... Сам беленький, а глаза...
– Убью! – выдыхает Рустам. И в этом коротком слове ничего, кроме ненависти и злобы. – Мой сын? Придумала, да? Русская блядь!– Он снова пытается встать, опираясь на спинку. – Моя дочь... Амина... девочка... Убью! – Он отталкивается от кровати и головой вперед идет на Валентину. Впереди, на лбу, как приготовившаяся к смертельному прыжку змея, разевает ужасный кровавый рот черная гусеница.
– Нет! – отскакивает женщина.
– Тебя, твоего ублюдка и весь твой род! – брызжет слюной Рустам. – Всех убью! Уничтожу!
С грохотом падает на пол огромная ваза с фруктами. Раскатываются по полу солнечные апельсины, красные яблоки, желтые груши...
– Убью! – хрипит Рустам.
– Что случилось? – вбегает в палату встревоженная медсестра. – Ему нельзя вставать! Уходите!
* * *
– Аська! – подхватился Стыров навстречу вошедшей женщине. – Тебя что, в вечной мерзлоте хранили? Нисколько не изменилась!
– Здравствуй, Коля, – торопливо и жалко улыбнулась женщина, будто с последней их встречи прошло не семнадцать лет, а максимум пара дней. – Как он?
– Нормально. Дырку уже зашили. Жить будет. Здоровый, чертяка!
– Кто его так? Их нашли? Он в сознании?
– Столько вопросов, – обнял женщину за плечи Стыров, – на какой отвечать?
– На все, – всхлипнула она. – Куда его?
– В бок, под ребра. Чуток легкое задели, но угрозы для жизни уже нет.
– А была?
– Была не была, какая разница? Хорошо, я рядом оказался.
– Так он же к тебе и шел! А мне на завтра велел праздничный стол готовить, тебя встречать по всем казахским законам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107