В руке у него – здоровенный камень, целая гора. Он, почти не размахиваясь, опускает его острым концом на гусеницу, перерубая пульсирующую тушу пополам. Мерзкий громадный червяк распадается на две части, гнусно шевелящиеся, опасные. Теперь вместо одной головы на Валюту поднимаются две, и два кровавых жадных рта, которые образовались на месте переруба, тянутся к беспомощной девушке.
– Смотри! – говорит кто-то. – Вот так надо!
Гусеница вдруг начинает стремительно уменьшаться, будто одновременно сдувается и скукоживается. Вот она размером с Валюшу, вот – с ее руку, а вот уже совсем маленькая, как Ванечкин мизинец.
Страшный спаситель подбирает с земли две шевелящиеся части волосатого черного жалкого червяка и одним движением пришлепывает их себе на лоб.
Зачем? – не понимает Валюша. И вдруг видит, что жуткая гусеница стала просто бровью. Густой, черной, лохматой. А там, где ровно посередине ее перерубили пополам, образовалась круглая красная родинка.
– Фу... – вскочила на постели Валюша. – Приснится же такое!
И тут же все вспомнила. До мелочей. До ощущения раскаленной каменной болванки в собственном теле, до уксусного привкуса рвоты во рту.
И все поняла.
К утру, когда Алла Юрьевна и Владимир Аркадьевич поднялись, чтоб собираться на работу, Валюта была полностью готова. В свой старенький чемоданчик она сложила вещички и те пеленки, что покупала сама еще до родов. В полиэтиленовый пакет, отдельно, не зная, что имеет право забрать, а что нет, собрала Ванечкины бутылочки, соски, ползунки и распашонки.
Бездумно присела на жесткий чемоданный угол, будто и позволить себе посидеть на диване или стуле – чужом – уже не могла.
Загукал, проснувшись, Ванечка, заерзал в кроватке, требуя завтрак. Валюта взяла сынишку, приложила к груди. Малыш удивленно зачмокал, потом больно укусил Валюшу за сосок, снова зачмокал и вдруг громко и басовито закричал.
– Никакого покоя! – послышался голос свекрови. – Хоть бы за щенком своим следила. Дрыхнет небось мать-героиня!
– Зайди скажи, чтоб к обеду была готова, – пробасил раздраженный свекор. – Машину пришлю, водитель отвезет.
– В тринадцать часов будь любезна на выход с вещами, – открыла без стука дверь свекровь. – Поедешь на новое место жительства. – Увидела сидящую на чемоданчике невестку, сморщилась, взглянув на заходящегося от крика Ванечку, и удалилась.
– Кушай, кушай, милый, – уговаривала Валюша сынишку, перекладывая от левой груди к правой.
Малыш не успокаивался.
– Да что с тобой? – вместе с ним заплакала Валюша. Вытащила из жадных детских ручонок грудь, которую те требовательно дергали, и удивилась ее неожиданной легкости. Вторая грудь оказалась такой же пустой. Ни в одной, ни в другой молока не оказалось ни капли.
В тот же день их с Ванечкой перевезли в семиметровую комнатку огромной коммуналки на последнем, шестом, этаже мрачного дома на улице Моисеенко. В комнатке, пыльной, затхлой, с немытым сто лет, запаутиненным пылью окном, стояли древняя, как в доме у бабуси, железная кровать с шишечками, фанерный двустворчатый шкаф и белый, в жирных подтеках, кухонный стол-тумба.
Молчаливый водитель сгрузил прямо на кровать – больше некуда – Валюшины пожитки и, нехорошо ухмыльнувшись, сказал:
– После корниловских хором не жмет? Радуйся, что вообще на улицу не выкинули! Некоторые и за такую жилплощадь годами корячатся.
Часа через два он же привез ей разобранную, перевязанную шпагатом Ванечкину кроватку, гладильную доску и остатки детского белья.
«Чтоб ничего о нас не напоминало», – поняла Валюша.
– А это велено передать месячное довольствие, – протянул водитель желтоватый конверт. – Буду привозить пятнадцатого числа. На большее рот не разевай. Все равно не получишь.
В конверте обнаружилось пятьдесят рублей, как раз та повышенная стипендия, что она получала в институте.
Так окончилась ее семейная жизнь...
* * *
– К тебе вчера баба какая-то приходила, – встретил Зорькина Дронов. – Ее дальше вахты не пропустили.
– И правильно сделали, – кивнул Зорькин. – Взяли моду без вызова заявляться.
– Максимыч, ты в курсе, что суд над твоим скином переносят?
– В курсе, – вздохнул следователь.
– Странно, – хмыкнул Дронов. – Вроде наш, – он поднял палец кверху, указывая местонахождение прокурора города, – расстарался. Сам же Орлова в процесс отрядил, лично наставлял, чтобы требовал пожизненное. А теперь... Я чего-то вообще не припоминаю, чтобы шеф такой интерес к делу проявлял. В чем там петрушка? Сверху давят?
– Не знаю. – Зорькин, ссутулившись, зашагал по длинному коридору.
На самом деле, конечно, Петр Максимыч все знал. Алла Корнилова, свидетель по делу, – вот причина. Зорькину уже намекали, что это имя должно бесследно исчезнуть из материалов расследования, – не внял. Добро бы, раз была упомянута, так почти во всех свидетельских показаниях о ней говорится как о самой близкой подружке убийцы. Единственное, что он пообещал, – на процесс ее не вызывать, так ведь на самом суде от следователя мало что зависит. Хотя...Вряд ли судья захочет ссориться с городским прокурором. Так что об причастности дочки Корнилова к этому громкому делу будет знать небольшая группка весьма молчаливых людей.
С другой стороны, перенос суда сейчас – это как подарок судьбы. Вопрос: кому именно этот подарок адресован?..
Не успел Зорькин войти в кабинет, как затрезвонил внутренний телефон. Неужели уже с вахты? Так быстро?
– Здорово, Максимыч, – пропел в трубку Олег Митрофанов. – Поздравляю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107