– И тогда правильно делала, и сегодня. Мать я своим детям, а не мачеха. Добра я им желаю, правду говорю.
Дети! И хорошо, и трудно с вами. Вы чуждаетесь правдивых и суровых родителей и доверчиво летите навстречу тем, кто любит вас безоговорочно, со всеми слабостями, кто прощает все ваши грехи, а заблуждения превращает в достоинства, кто видит вас прекрасными, когда вы далеки от этого, кто чувствует и видит в ваших делах бесконечность своей жизни. Как много в вас вкладывается, какими великими полномочиями вы наделены!
Вбежали Мартон и Юлия. Оба сияющие, горячие, как сегодняшний октябрьский день, обманчиво похожий на весну. Рука в руке. Губы алые, сочные, распухшие, нацелованные. Глаза… нет, это не просто глаза. Распахнутые окна в мир, где властвуют только радость, счастье, согласие, хорошие люди, хорошие мысли, хорошие песни, хорошая любовь.
Прежде всего Мартон и Юлия любили, упивались любовью, а потом и все остальное.
Волосы Юлии перевязаны красно-зелено-белым шерстяным шарфом. На ней серые фланелевые брюки, прозрачная нейлоновая кофточка, похожая на мужскую рубашку, и белые замшевые туфли на низком каблуке и толстой мягкой подошве.
Мартон одет и обут кое-как, вихраст, но рядом с Юлией и он кажется необыкновенно нарядным.
– Слыхали?! – Мартон кивнул на радиоприемник, засмеялся. – Наша взяла!
– Рано радуетесь. Победу будем праздновать, когда все наши требования будут выполнены правительством.
– Не услышите. – Киш покачал своей аккуратной маленькой головой. – Герэ не захочет подрубать сук, на котором так удобно устроился.
– Тогда мы подрубим. Ответ из академии есть? – спросил Дьюла у брата.
– «Всякому овощу свое время», – паролем ответил Мартон.
– Трудовые резервы как настроены?
– Обеспечена единодушная поддержка.
– Особенно со стороны девушек, – добавила Юлия. – Все выйдут на демонстрацию.
– И у всех будут такие кокарды, – Мартон тронул трехцветный бантик на груди Юлии. – Профессор, мы можем опоздать на демонстрацию.
– Идите. Возглавь, Марци!
– Возглавить?.. Это не мой профиль. Командовать мне позволяет только один человек. – Мартон обнял Юлию. Она смущенно отстранилась. – И то, видишь, не всегда, по настроению. – Увидев сестру, вышедшую из своей комнаты, бросился к ней. – Пойдем с нами, Жужа?
Долго она не отвечала на такой простой, ясный вопрос. И ответила неопределенно:
– Не знаю. Это, наверно, нехорошо…
– Хорошо! Все хорошо, что ты делаешь. Пойдем!
Дьюла достал из книжного шкафа давно припасенный трехцветный флаг, вручил его брату.
– Пронеси, Марци! С честью. Достойно!
– Это я могу. Баркарола!
Побежал к двери, размахивая флагом. За ним, увлекая Жужанну, понеслась и Юлия.
– Сумасшедшие, – сказала Каталин.
Шандор бачи посмотрел вслед детям и вздохнул.
– Поднеси палец к глазам – весь мир перечеркнешь.
Дьюла не закрыл за молодежью дверь. Наоборот, шире распахнул ее, сказал отцу:
– Ну а ты, папа? Почему остановился на перекрестке? Иди на улицу, стань рядом с сыном и дочерью. Иди! Коммунист должен быть всегда впереди.
– Чего ты к нему, больному, привязался? – Каталин махнула фартуком на Дьюлу, словно он был шкодливым петухом. – Шани, прими свои капли!
– На улице он сразу выздоровеет. Там сейчас такой воздух! Суд улицы – высший суд народа. Высший и скорый. Так говорил Ленин.
– Кого судить? Кто судья, а кто обвиняемый? Шани, что же это такое делается, а? Ты при Габсбургах, при Хорти, при Гитлере ходил на демонстрацию, а наши дети…
– Лина, молоко убежит! – напомнил Шандор.
– Не пугай, не гони. Думаешь, если всю жизнь торчала на кухне, так и света белого не вижу, ничего не понимаю?
– Успокойтесь, мамаша! – Радиотехник погладил Каталин по голове.
Она оттолкнула Киша.
Дьюла приколол к груди огромный трехцветный бант.
– Ласло, пойдем?
– Куда?
– На гребень народной волны, – улыбаясь, продекламировал поэт. – Идем!
– А как же… – Киш указал глазами на телефон. – Мы должны быть в курсе событий…
– Вернемся. И нам надо хлебнуть свежего воздуха.
Дьюла и его друг ушли. Каталин подложила в камин дров, придвинула диван поближе к огню, принесла подушку, простыню, старую шаль, постелила мужу.
– Отдохни, Шани!
Он покорно лег, закрыл глаза, нашел руку жены, стиснул ее.
– Спасибо, Катица! Сердишься?
– На кого?
– Гм!.. На кого же тебе еще сердиться? Один человек тебя всю жизнь допекает. Ни дна ему ни покрышки.
– Хороший это человек, не наговаривай на него.
Накрыла ноги мужа пледом, ушла на кухню.
Шандор лежал неподвижно, не открывая глаз, чутко прислушивался к звукам, доносящимся с улицы, – к песням, к музыке. И размышлял. «Ох, этот культ! Сталин и Ракоши! Это хорошо, что вскрыли нарывы. Да! С такими болячками на ногах далеко не уплывешь, на дно потянут. Правильно вскрыли. Но почему не торопились исправлять промахи? Почему запоздали? Здорово запоздали! И теперь вот расплачиваемся».
Осторожный стук в дверь прервал его мысли.
– Не заперто, – откликнулся Шандор.
Стук повторился.
– Кто там? Входи!
Поднялся, закутался в шаль, открыл дверь. И не обрадовался. Вошел мастер Пал Ваш. Он чуть навеселе. На лбу и щеках засохшие струпья.
– Это я, Шандор бачи… твоя совесть. Не ожидал?
– Ну и морда у тебя!.. Если у совести такая бесстыжая рожа, то пусть она убирается ко всем чертям.
– Какая ни есть, а все-таки своя. Собственная! А ты вот на бабу смахиваешь. Ладно, Шандор, не ругаться пришел с тобой. Значит, дома? Не пошел на демонстрацию? Очень хорошо. Я так и думал. Молодец!
– Чего ты ко мне лезешь? Чего ищешь?
– Не кричи на меня, Хорват! Тридцать лет мы с тобой в тишине прожили, а теперь… Страшно оставаться со своими мыслями, оттого вот и вполз сюда, локтя твоего ищу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105