Вновь Дженнифер почувствовала острый приступ ненависти к нему, но постаралась не выдать себя.Кто-то поклонился ей. Кто-то захотел ей представиться. Дженнифер повернула голову и увидела перед собой те самые голубые глаза. Он протянул ей руку, и она, не вполне осознавая, что делает, отняла свою руку у мужа и подала ему. Он поднял ее и поцеловал как раз там, где только что Гейб прикоснулся к ней губами.Никогда он еще не смотрел на нее так, вдруг подумала Дженнифер, с такой нежностью и теплотой. Никогда раньше. Дженнифер так долго надеялась, что когда-нибудь он будет смотреть на нее вот так: сначала – когда будет объявлено о помолвке, затем – когда они поженятся. И вот сейчас… Отчего это должно было случиться сейчас, так отчаянно поздно?– Мадам, – сказал он тихо, но достаточно внятно, так, что те, кто находился рядом, делая вид, что увлечены своими разговорами, расслышали каждое слово, – я хочу вас искренне поздравить с законным браком и пожелать всего самого лучшего. Примите мои поздравления. Вы знаете, что ваше счастье всегда было моей главной и единственной целью. Я надеялся, что вы обретете его со мной, но я рад тому, что вы обрели его с другим, даже если при этом лишили счастья меня. Вы не должны чувствовать себя виноватой.Он улыбался печально и нежно.– Только счастья, – повторил он, – только счастья я желаю вам до конца дней.Он отпустил ее руку, низко поклонился и быстрым шагом вышел из бального зала.– Дьявол! – пробормотал Гейб где-то у самого ее уха и, придерживая ее сзади за талию, чуть подтолкнул ее вперед. – Пойдемте танцевать. Первым танцем обещали дать вальс.Больше всего на свете ей хотелось улизнуть в дамскую комнату и дать волю слезам, но, к собственному немалому удивлению, она оказалась способной выйти на середину зала – ноги не отказались повиноваться ей.– Положите мне руку на плечо, – проговорил хрипло и почти грубо. – Смотрите мне в глаза.Она бездумно повиновалась. Дженнифер вообще не понимала, как до сих пор не упала без чувств, лишив светское общество такого необыкновенного зрелища.– А теперь, – сказал он, – скажите мне, что любите меня, а после этого снова улыбайтесь.– Я люблю вас, – сказала она.– Еще раз, – шепнул он, глядя на ее губы. – Еще раз и чуть поубедительнее. И снова улыбнитесь. Ваша бледность вполне объяснима, но если вы не придете в себя как можно скорее, вас могут не так понять.– Я люблю вас, – сказала она и улыбнулась.– Хорошая девочка. Продолжайте некоторое время смотреть мне в глаза.Все это было смешно и нелепо: все эти слова о любви, и улыбки, и взгляды глаза в глаза, в то время как оба знали, что она теряла голову от любви к другому мужчине. Лайонел был так добр к ней и так… благороден. Она думала, что он навсегда вычеркнет ее из своей жизни. Он же пожелал ей счастья. Даже за счет своего счастья. Понимал ли он, что сердце ее изнемогает от тоски по нему?И все же, предавая собственную любовь к Лайонелу, она смотрела в глаза мужу и, удивительное дело, начинала испытывать знакомое влечение – влечение чисто физического свойства, которое всегда испытывала к Торнхиллу. И, глядя на его губы, она думала о том, как он целует ее, и о том, какое удивительное воздействие всегда имели поцелуи на все ее тело. Его поцелуи она всегда ощущала не только губами, а всем существом, до кончиков пальцев на ногах. Улыбка ее сама собой стала смелее и искреннее. И, сама того не желая, она вдруг поняла, что вспоминает прошлую ночь, свою первую брачную ночь, и у нее перехватывает дыхание при мысли о том, что сегодня все должно повториться. И завтра, и послезавтра. Каждую ночь, как он сказал. По крайней мере один раз, и больше – если он пожелает ее, а она разрешит.Она вдруг вспомнила о злополучном письме. Тогда Лайонел был с отцом. И он, и его отец какое-то время отсутствовали. Очевидно, они вместе планировали свои действия, решали, что делать с перехваченным письмом. Он бок о бок с отцом вошел в зал и поднялся на возвышение, чтобы быть на виду, где и стоял молча все то время, пока отец читал письмо.Он сказал, что желает ей только счастья, но как это могло быть правдой? Как, если он действительно думал только о ее счастье, мог он позволить совершиться такому злодейству? Как он мог поступить так жестоко? Даже если бы она была виновата, не всякий человек решился бы так наказать преступницу. Свет еще не видел такого. С тем же успехом они с отцом могли бы сорвать с нее одежду и привязать к столбу на всеобщее осмеяние. Или подвергнуть публичной порке. Впрочем, порка все же последовала, пусть не публичная, но все равно до предела унизительная.Даже если предположить, что письмо шокировало Лайонела, как он мог столь открыто, столь явно присоединиться к тому, что делал его отец? Как вообще мог такое сделать джентльмен? В особенности джентльмен, утверждающий, что счастье женщины, которую он любит, он ставит превыше всего?Он только что совершил поступок столь благородный, что она едва не упала в обморок. Но так ли уж благороден, по сути, был его жест? Он не извинился перед ней за жестокость и неджентльменское отношение. Он просто… ему просто надо было показать себя галантным мучеником в глазах всех, кто мог его видеть и слышать. А таких, несомненно, было множество. Теперь его слова знают все гости бала.Нет, нельзя быть столь несправедливой к нему. Это же Лайонел, Лайонел – ее любовь.– Красивый поступок, – неуверенно проговорила она. – Благородный.– Театр чистой воды, – тихо ответил муж. – Он завоевал сочувствие и симпатию общества за счет того, Дженнифер, что выставил виноватой вас.– Но он пожелал мне счастья.– Ради вас он и пальцем не шевельнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73