Он ответил, пораженный:
— Вы что, скажете, не заметили?..
— А, понимаю, — сказала Энн, — вы имеете в виду заячью губу. Я видела вещи и похуже.
Старые, грязные домишки остались позади. Они подошли к улице новых домов. Энн прочла табличку: Шекспир авеню. Ярко-красный кирпич, фронтоны в стиле Тюдор1 и деревянная обшивка, двери с цветными стеклами, у каждого дома — свое название, например, «Островок покоя». Дома олицетворяли собой нечто гораздо худшее, чем скудость нищеты, — скудость духа. Это была самая отдаленная окраина Ноттвича, где спекулянты-строители возводили дома для продажи в рассрочку. Энн подумала, что он привел ее сюда, чтобы убить где-нибудь на изрытом траншеями пустыре позади нового квартала домов, где трава была втоптана, вмята в мокрую глину, а искалеченные пни говорили о том, что здесь недавно стоял старый бор. Они устало шагали все дальше и дальше; прошли дом, где дверь была открыта настежь, так что посетители в любое время дня могли осмотреть все, от маленькой квадратной гостиной до маленькой квадратной спальни и ванной и туалета на лестничной площадке. Большой плакат предлагал:
«Войдите и осмотрите наш „Островок Уюта“. Десять фунтов вперед, и дом ваш!»
— Вы собираетесь купить дом? — спросила Энн, иронией пытаясь победить отчаяние.
— У меня в кармане сто девяносто пять фунтов, а я на них и коробок спичек купить не могу. Говорю вам, меня обвели вокруг пальца. Я не крал эти бумажки. Мне их дал один подонок.
— Он, видно, человек щедрый.
Ворон остановился перед домом с табличкой «Сонный Угалок». Дом был такой новый, что после ухода строителей еще не успели смыть краску с оконных стекол. Ворон сказал:
— Мне заплатили за одну работу. Я хорошо ее сделал. Этот подонок должен был по-настоящему мне заплатить. Сюда я приехал за ним. Его зовут Чал-мон-де-ли.
Он втолкнул ее в калитку «Сонного Угалка» и по не замощенной еще дорожке заставил подойти к черному ходу. Здесь они очутились как бы на краю тумана — на границе меж днем и ночью: туман истончался и длинными лентами уходил в серое зимнее небо. Ворон надавил на дверь плечом, и замок кукольного домика щелкнул, вырванный из дешевой гнилой деревянной панели. Они оказались в кухне, где пустой провод свисал с потолка в ожидании лампочки, а из стен торчали пустые трубы в ожидании газовой плиты.
— Встаньте к стене, — сказал Ворон, — так, чтоб я вас все время мог видеть.
Он уселся на пол, держа пистолет в руке, и проговорил:
— Устал. Всю ночь простоял в этом паршивом поезде. Голова толком не работает. Не знаю, что с вами делать.
Энн ответила:
— Мне обещали здесь работу. Если я это место потеряю — останусь без гроша. Обещаю вам, если вы меня отпустите, никому ни слова не скажу, — и добавила в отчаянии: — Но вы же мне не верите.
— Люди не больно-то стараются выполнять данные мне обещания, — сказал Ворон. Он мрачно съежился в своем пыльном углу за раковиной. — Здесь я в безопасности, пока вы тоже тут. — Он закрыл рукой лицо и вздрогнул: обожженная кожа болела. Энн пошевелилась. Он сказал:
— Не шевелиться. Буду стрелять.
— А мне нельзя сесть? — спросила она. — Я тоже устала. Мне сегодня весь день быть на ногах. — Но, говоря это, она представила себя убитой и окровавленной, засунутой в стенной шкаф. Она продолжала:
— Буду петь. В костюме китаёзы.
Но Ворон ее не слушал: строил свои собственные планы в своей собственной тьме. Она попыталась собрать все свое мужество и запела тихонько первое, что пришло на память; запела, потому что песенка напомнила ей о Матере, о долгой поездке в автобусе, о его прощальном «завтра увидимся».
Для тебя это — просто Кью, Для меня это — рай земной…
Он сказал:
— Я эту песню слышал.
Но он никак не мог вспомнить где. Помнил только поздний вечер, тьму, и холод, и ветер, и чувство голода, и шипенье тупой иглы. Ему почудилось — что-то острое и холодное разрывается в его сердце, причиняя страшную боль. Он сидел в своем углу, с пистолетом в руке, и плакал. Он плакал беззвучно, слезы, казалось, выкатываются из уголков глаз по своей собственной воле и ползут по щекам, словно мухи. Сначала Энн ничего не замечала, продолжая тихонько напевать:
Говорят, это просто подснежник Из Гренландии кто-то привез…
Потом заметила. Спросила:
— Что случилось?
Ворон ответил:
— А ну назад, к стене. Не то стреляю.
— Вам совсем плохо.
— А вам-то что?
— Ну, я полагаю, я все-таки человек. А вы пока еще не сделали мне ничего дурного.
Он сказал:
— Ничего особенного, просто устал. — Он глядел на пыльные доски пола недоделанной кухни, и ему захотелось хоть чем-то похвастаться. — Устал жить в отелях, — сказал он. — Мне бы эту кухню довести до ума. Я ведь учился на электрика. Я человек образованный. — И добавил: — «Сонный Угалок» — хорошее название, если ты устал. Только они «уголок» неправильно написали.
— Отпустите меня, — сказала Энн. — Вы можете мне доверять. Я ничего никому не скажу. Я ведь даже не знаю, кто вы.
Он засмеялся горько:
— Доверяй вам. Могу, конечно. Как только вы попадете в город, во всех газетах увидите мое имя, описание наружности, как одет, сколько лет. А я вовсе и не крал эти бумажки, только я не могу дать в газеты описание этого подонка: имя — Чал-мон-де-ли, профессия — обманщик, толстый, на пальце — перстень с изумрудом…
— Ой, — сказала Энн, — мне кажется, я с ним в поезде ехала, очень похож. Вот уж не подумала бы, что у такого смелости хватит…
— Да нет, он только промежуточное звено, — сказал Ворон, — но если б я его отыскал, я вытряс бы из него имена…
— А почему бы вам не сдаться полиции? Рассказать, что случилось.
— Это идея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73