Всем идеям идея. Сказать им, что это друзья Чамли укокошили старика чеха. Вы это гениально придумали, умница.
— Старика чеха? — воскликнула Энн. В окно кухни теперь сочился серый свет, туман над новостройкой, над израненной землей вокруг рассеивался. Энн спросила:
— Вы не о том, о чем все газеты кричат?
— О том, — ответил он с угрюмой гордостью.
— И вы знаете человека, который его убил?
— Как самого себя.
— И этот Чамли тут замешан… Постойте, но это ведь значит, что все ошибаются, правда?
— Да они вообще ничего про это не знают, все эти газеты. Не умеют отдавать должное тому, кому надо.
— А вы знаете. И Чамли знает. Тогда, если вы отыщете Чамли, войны не будет вовсе.
— Да мне наплевать, будет война или нет. Мне знать надо, кто это меня так надул. Надо с ним рассчитаться, — пояснил Ворон. Он глядел на Энн из противоположного угла кухни, прикрыв рот рукой, пряча заячью губу. Он теперь рассмотрел ее как следует, увидел, что она молода, красива и взволнованна; в том, что он это увидел, было не больше личной заинтересованности, чем у облезлого волка в клетке захудалого зоопарка к откормленной и ухоженной суке на дорожке, по ту сторону решетки. — Война людям никакого вреда не принесет,
— продолжал он. — Просто покажет им, что к чему. Пусть узнают почем фунт лиха. Я-то знаю. Всю жизнь как на войне. — Он погладил пистолет. — Меня сейчас занимает только один вопрос: что сделать с вами, чтоб вы сутки помолчали.
Энн сказала очень тихо — у нее перехватило горло:
— Вы ведь не убьете меня, правда?
— Если другого выхода не будет, — ответил он. — Дайте подумать.
— Но ведь я буду на вашей стороне, — сказала она умоляюще, оглядывая кухню: может, найдется, чем в него бросить, чем защититься.
— Никто никогда не будет на моей стороне, — сказал Ворон. — Даже жулик доктор… Дело в том, что я — урод. Да я и не претендую, что из красавчиков. Но я — человек образованный. Я все продумал. — И поспешно добавил: — Время теряю. Давно пора дело делать.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она, торопливо поднимаясь на ноги.
— Ну вот, — сказал Ворон разочарованным тоном, — вы опять перепугались. Вам больше идет, когда вы не боитесь.
Он стоял напротив Энн, у противоположной стороны кухни. Дуло пистолета смотрело прямо ей в грудь.
— Слушайте, — он словно просил, — не надо меня бояться… Эта губа…
— Да при чем здесь ваша губа? — сказала Энн в отчаянии. — Вы не так уж дурны собой. Вам бы девушку завести, она отучила бы вас из-за этой губы беспокоиться.
Он покачал головой:
— Да вы просто перепугались до смерти, поэтому так говорите. Меня не проведешь. Только вам здорово не повезло, что именно вы мне подвернулись. Не надо так уж бояться смерти. Мы все когда-нибудь умрем. Если война начнется, вы же все равно умрете. А так — это быстро и неожиданно. И не больно.
Ворон говорил, вспоминая расколовшийся череп старого министра. Смерть — это не трудно. Все равно как яйцо разбить.
Она прошептала:
— Вы собираетесь меня застрелить?
— Да нет, нет, нет, — сказал он, пытаясь ее успокоить, — поворачивайтесь ко мне спиной и идите к той двери. Найдем комнату, где я смогу вас запереть на несколько часов.
Ворон уперся взглядом ей в спину: надо было точно выбрать, куда стрелять, он не хотел сделать ей больно.
Она сказала:
— Вы не такой уж плохой. Мы могли бы стать друзьями, если бы встретились иначе. Если бы эта дверь, например, была выходом со сцены театра. Вам когда-нибудь приходилось встречать девушек из театра у служебного входа?
— Мне? — спросил он. — Что вы. Да они бы на меня и не взглянули.
— Да вы вовсе не урод, — сказала она. — Я бы скорее предпочла такую губу, чем уродские уши, которыми так гордятся все эти крутые парни. Девчонки просто сходят с ума, когда видят их в спортивном трико. Зато в пиджаках они выглядят преглупо.
Ворон подумал: если я ее здесь убью, ее всякий увидит в окно; буду стрелять наверху, в ванной. И сказал:
— Ну пошли. Шагайте.
— Пожалуйста, отпустите меня сегодня днем. А то я работу потеряю, если не явлюсь в театр, — попросила Энн.
Они вышли из кухни в небольшой, сверкающий свежей краской холл. Запах краски еще не выветрился. Энн сказала:
— Я вам дам билет на спектакль.
— Пошли, — сказал Ворон. — Наверх. По лестнице.
— Его стоит посмотреть. Альфред Блик играет вдову Твэнки.
На крошечной площадке было всего три двери, одна из них с панелями из матового стекла.
— Открывайте дверь, — приказал Ворон. — Заходите туда. — Он решил, что выстрелит ей в спину, как только она перешагнет через порог; тогда надо только дверь закрыть, и ее не будет видно. В памяти зазвучал слабый старческий шепот, еле слышный сквозь закрытую дверь. Воспоминания никогда раньше не беспокоили его. Смерть не имела значения. Глупо бояться смерти в этом голом ледяном мире. Он спросил хрипло:
— А вы чувствуете себя счастливой? Ну, я хочу сказать, вы любите свою работу?
— О, дело не в работе, — ответила Энн. — Я же не собираюсь всю жизнь только работать. Вы не думаете, что кто-то может захотеть на мне жениться? Хочется верить… да…
Ворон прошептал:
— Входите. Выгляните в то окно. — Палец его коснулся курка. Она послушно прошла вперед; он поднял пистолет; рука не дрожала, он сказал себе: она ничего не почувствует. Ей незачем бояться смерти. Она взяла в руки сумочку, которую до сих пор несла под мышкой. Он обратил внимание на непривычно изящную форму и сбоку круг из витого стекла, в середине — хромированный вензель: Э. К. Она собиралась привести в порядок лицо.
Внизу хлопнула дверь, и чей-то голос произнес:
— Простите, что я заставил вас приехать сюда так рано, но я должен буду допоздна задержаться в конторе…
— Ничего, ничего, мистер Грейвс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73