Он поколебался с минуту; взял обгорелую спичку и почистил ноготь; потом пододвинул фотографию к Матеру. — Уберите. Мы возьмемся за это дело иначе.
— Нет, — ответил Матер, — мне поручено это дело. Пусть опубликуют. Это плохая фотография, нечеткая. — Он отвернулся, не мог смотреть на снимок. — В жизни она гораздо лучше. Но я дам телеграмму. У меня дома целая пленка, там ее лицо во всех возможных ракурсах снято. Пусть пришлют. Для публикации в газетах ничего лучше и придумать нельзя.
— Очень сожалею, Матер, — сказал старший инспектор. — Может, мне позвонить в Ярд? Чтоб прислали другого?
— Лучше меня для этого дела все равно не найдете, — сказал Матер. — Я ведь ее знаю. Если ее можно еще найти, я ее найду. А сейчас я еду в тот дом. Понимаете, ваш человек может чего-то не заметить. А я… Я ее знаю.
— Может еще найтись какое-то объяснение… — утешал старший инспектор.
— Вы что, не понимаете, — сказал Матер, — если есть объяснение, значит, она… Значит, она в опасности, может быть, даже…
— Ну, мы тогда нашли бы тело.
— Мы даже живого человека пока не нашли, — сказал Матер. — Пожалуйста, попросите Сондерса поехать туда следом за мной. Какой там адрес? — Он тщательно все записал: он всегда записывал все данные — не доверял своей памяти; зато свои догадки и предположения никогда не доверял бумаге.
До новостройки ехали долго. Было время подумать о самых разных вариантах и возможностях. Может быть, она проспала свою остановку и уехала в Йорк. Может быть, опоздала на этот поезд… а в этом крохотном, отвратительном домишке не было ничего, что могло бы опровергнуть такие предположения. Полицейский в штатском встретил его в большой комнате, которая должна была стать самой лучшей комнатой в доме. Камин с дешевой аляповатой облицовкой; темно-коричневая рейка для картины на стене; панели из дешевого дуба — все это заранее говорило о неуклюжей мебели, которой почти не пользуются, тяжелых темных занавесях и выставленном напоказ фаянсовом — под фарфор — сервизе.
— Здесь ничего нет, — сказал полицейский, — абсолютно ничего. Конечно, видно, что здесь кто-то побывал. Пыль потревожена. Но пыли недостаточно, чтобы остались четкие следы ног. Совсем ничего, не за что зацепиться.
— Всегда есть что-нибудь, за что зацепиться, — сказал Матер. — Где вы нашли следы пребывания? Во всех комнатах?
— Нет, не во всех. Но улик недостаточно. Например, в этой комнате. Следов нет, но и пыли здесь поменьше. Может, строители убрали получше, когда закончили. Нельзя сказать с уверенностью, что здесь никто не был.
— Как она вошла?
— Замок черного хода сорван.
— Могла это сделать женщина?
— Да кошка могла бы это сделать. Если бы решимости хватило.
— Грин говорит, он вошел в парадное. Только приоткрыл дверь в эту комнату и сразу провел клиента наверх, в большую спальню. Девушка присоединилась к ним, как раз когда они собирались осматривать остальную часть дома. Потом все спустились вниз и сразу ушли, только сначала девушка проникла в кухню и забрала свои чемоданы. Когда Грин входил в дом, он оставил парадную дверь открытой и думал, что девушка пришла вслед за ними.
— Да нет. Она и в кухне побывала, и в ванной.
— Где это?
— Вверх по лестнице и налево.
Матер и полицейский, оба рослые и широкоплечие, почти заполнили собой тесную ванную.
— Похоже, она услышала, как они вошли, — сказал полицейский, — и спряталась здесь.
— А что вынудило ее сюда подняться? Если она была в кухне, ей и надо-то было всего лишь выйти через черный ход.
Матер стоял в узком пространстве между ванной и унитазом и думал: она была здесь вчера. Невероятно. Не соответствует ничему из того, что он о ней знал. Они помолвлены уже полгода; Энн не могла все это время так искусно притворяться. Когда они ехали в автобусе из Кью в тот вечер и она что-то напевала… что это было? Что-то про подснежник… А тот вечер, когда они просидели два сеанса подряд в кино, потому что он уже истратил всю недельную получку и не мог пригласить ее пообедать. Она не ныла и не жаловалась, когда жесткие, искаженные репродукторами голоса начали по второму разу: «Ну ты даешь, парень». — «Бэби, ты — девочка, что надо!» — «Давай, садись, не чинись». — «Блдарю», а они оба уже почти ничего не воспринимали. Она была прямодушна и честна — он мог поклясться в этом; но если так — тогда ей грозила опасность, о которой он и подумать боялся. Ворон доведен до отчаяния. И Матер вдруг услышал свой собственный голос, произносивший с убежденностью:
— Здесь был Ворон. Он привел ее сюда. Под дулом пистолета. Собирался запереть ее здесь… или, может быть, застрелить. И тут услышал голоса. Он дал ей деньги и велел отделаться от тех двоих. Если бы она попыталась ему противодействовать, он пристрелил бы ее, как… Черт, разве это не ясно?
Но полицейский возразил, фактически повторив довод старшего инспектора:
— Да ведь она ушла вместе с Грином. Ничто ей не мешало заявить в полицию.
— Но он мог последовать за ними на некотором расстоянии…
— Мне кажется, — сказал полицейский, — вы выдвигаете вроде бы совсем уж невероятную версию.
И Матер по выражению его лица понял, в каком замешательстве тот пребывает: странные фантазии у этого сержанта из Скотленд-Ярда; эти лондонцы вечно что-нибудь выдумают; сам он предпочитает добрый, надежный мидлендский здравый смысл. Профессиональная гордость Матера была уязвлена; он даже почувствовал морозный укол неприязни к Энн за то, что из-за нее оказался в ситуации, когда личная привязанность могла повлиять на объективность его суждений. Он возразил:
— У нас нет пока доказательств, что она не пыталась сообщить в полицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73