Оркестр играл с воодушевлением, слепые шли вдоль канавки, как полк солдат, и прохожие поднимали глаза, ожидая увидеть тигровую шкуру и танцующие палочки барабанов, а вместо этого встречали взглядом слепые глаза, похожие на глаза работающих в шахтах пони.
Над морем, в саду на площадке знаменитой школы-пансиона девочки торжественно выстраивались для игры в хоккей: впереди, словно броненосцы, выступали голкиперы с щитками на коленях; капитаны обсуждали тактику игры со своими лейтенантами; младшие девочки просто носились, как очумелые, в ярком свете солнечного дня. За аристократической лужайкой через железную решетку главных ворот они могли видеть процессию плебеев, тех, кого не вмещали автобусы: люди взбирались на меловые холмы, поднимая пыль, ели булочки с изюмом, которые вынимали из бумажных кульков. Автобусы шли кружным путем через Кемп-Таун, а на крутой холм поднимались набитые такси (каждое место стоило девять пенсов), «паккард», обслуживающий членов клуба, старые «моррисы» с целыми семьями — смешные высокие машины, колесившие по дорогам уже в течение двадцати лет. Казалось, будто в пыли, пронизанной солнечным светом, все шоссе двигалось наверх, словно эскалатор, и вместе с ним со скрипом, с криками двигалась теснящаяся масса машин. Младшие девочки мчались со всех ног, точно пони, догоняющие друг друга на лужайке: им словно передалось возбуждение толпы на дороге. Казалось, будто в жизни всех этих людей в тот день наступил какой-то перелом. Выплата на Черного Мальчика уменьшилась: все переменилось с тех пор, как на Веселого Монарха неожиданно поставили пять фунтов. Сквозь поток автомобилей дерзко пробивалась ловкая красная гоночная машина, маленькая и стремительная; при виде ее в воображении вставали бесчисленные туристские отели, девушки, собравшиеся у плавательных бассейнов, мимолетные встречи на дорогах, ответвляющихся от Большого Северного шоссе. Лучи солнца попали на эту машину, и она отбросила зайчика до самых окон столовой в женской школе. Машина была битком набита: на коленях у мужчины сидела женщина, другой мужчина примостился на подножке; автомобиль лавировал, гудел и метался то вправо, то влево, взбираясь на холм. Женщина пела, голос ее звучал неясно, его то и дело заглушали автомобильные гудки; она пела что-то старинное о невестах и букетах, что-то напоминающее пиво и устриц, и старый Лестер-бар, что-то несовместимое с маленькой яркой гоночной машиной. С вершины меловой гряды ветер относил слова обратно вдоль пыльной дороги навстречу старому «моррису», с хлопающим верхом, с погнутым крылом и тусклым передним стеклом, катившемуся следом, качаясь и отставая, со скоростью сорок миль в час.
Сквозь хлопанье старого брезента слова песни доносились до ушей Малыша. Он сидел рядом со Спайсером, управлявшим машиной. Невесты и букеты; он с угрюмой неприязнью подумал о Роз. Совет Спайсера не выходил у него из головы; на него как бы наступала невидимая сила: глупость Спайсера, фотография на молу, эта женщина… Кто она такая? Черт ее возьми… Выпытывает у Роз. Если он и женится, то, конечно, ненадолго: просто для того, чтобы заткнуть ей рот и выиграть время. Он не желал таких отношений ни с кем; двуспальная кровать, близость — его тошнило от этого, как от мысли о старости. Забившись в угол, подальше от места, где пружина проткнула сиденье, он покачивался вверх и вниз; его озлобленное целомудрие бунтовало. Жениться… это все равно что испачкаться в нечистотах.
— Где Дэллоу и Кьюбит? — спросил Спайсер.
— Я не хотел брать их с собой сегодня, — ответил Малыш. — Сегодня нам надо кое-чем заняться, и лучше, чтобы наши ребята в это не вмешивались. — Как жестокий мальчишка, прячущий за спиной циркуль, он с притворным дружелюбием положил руку на плечо Спайсера. — Тебе я могу сказать. Я хочу договориться с Коллеони. Им я не доверяю. Они слишком горячие. Мы с тобой чисто обделаем это вдвоем.
— Я всей душой за мир, — сказал Спайсер, — всегда был за мир.
Малыш, усмехаясь, посмотрел через треснувшее ветровое стекло на длинную беспорядочную вереницу машин.
— Об этом я и хочу договориться, — сказал он.
— Но надо, чтобы мир был прочный, — добавил Спайсер.
— Никто и не думает нарушать его, — сказал Малыш. Еле слышное пение замерло среди пыли и яркого солнца; последний раз донеслось; «невеста», последний раз «букет» и какое-то слово, похожее на «венок».
— Как надо действовать, если хочешь оформить брак? — вырвалось вдруг у Малыша. — Если бы пришлось срочно жениться?
— Для тебя это не так легко, — ответил Спайсер. — Из-за твоего возраста. — Он притормозил старую машину, когда они поднялись на последний уступ мелового холма к белой ограде, к повозкам цыган. — Надо мне это обдумать.
— Думай скорее, — сказал Малыш. — Не забудь, что сегодня вечером ты выметаешься.
— Конечно, — ответил Спайсер. Из-за своего отъезда он стал немного сентиментальным. — В восемь десять. Вот бы тебе поглядеть на этот бар. Всегда будешь дорогим гостем. Ноттингем хороший город. Приятно отдохнуть там немного. Воздух там чистый, а лучшего горького пива, чем в «Голубом якоре», нигде не найти. — Он усмехнулся. — Я и забыл, ты ведь непьющий.
— Желаю тебе всего хорошего.
— Ты всегда будешь дорогим гостем, Пинки.
Они отогнали свою старую машину на стоянку и вышли. Малыш взял Спайсера под руку. Жизнь была хороша: он шел вдоль белой, высушенной солнцем стены — мимо фургонов с громкоговорителями, мимо человека, разглагольствовавшего о втором пришествии, навстречу самому приятному из всех ощущений: причинять боль.
— Ты славный парень, Спайсер, — сказал Малыш, сжав его локоть, а Спайсер тихо, дружески и доверительно начал рассказывать ему о «Голубом якоре».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95