Да ей пришлось еще ждать минут десять до поезда семь пять… Он из-за тумана позже отошел от вокзала Виктория. Голову отрезало начисто. Ей было пятнадцать. У нее должен был родиться ребенок, а она знала, чем это пахнет. У нее уже был ребенок за два года до этого, так его могли бы пришить дюжине мальчишек.
— Да, бывает, — согласился Дэллоу, — есть такой шанс в этой игре.
— Читал я всякие любовные истории, — продолжал Малыш. Прежде он никогда не был таким разговорчивым; говоря, он рассматривал бумажные тарелочки с гофрированными краями и двухламповый приемник; тарелочки такие изящные, приемник такой топорный. — Жена Билли зачитывается ими. Знаешь, какого они сорта. «Леди Ангелина подняла сияющие глаза на сэра Марка». Тошнит меня от них. Тошнит больше, чем от других… — Дэллоу с изумлением следил за этим прорвавшимся потоком красноречия. — От тех, что покупают из-под прилавка. Спайсер их частенько доставал. О том, как побеждают девушек… «Стыдясь показаться в таком виде перед молодыми людьми, она остановилась…» Все это одно и то же, — сказал он, отведя полный ненависти взор от витрины и пробежав глазами из конца в конец длинную грязную улицу: запах рыбы, неровный тротуар, засыпанный опилками… — Это и есть любовь, — сказал он Дэллоу, невесело усмехнувшись. — Это и есть забава… Это и есть игра.
— Но должна же жизнь продолжаться? — смущенно пробормотал Дэллоу.
— А зачем? — спросил Малыш.
— Чего ты меня спрашиваешь, — ответил Дэллоу, — тебе лучше знать. Ты ведь католик? А вы верите…
— Credo in unum Satanam, — произнес Малыш.
— Меня латыни не обучали. Я знаю только…
— Выкладывай, — подхватил Малыш, — давай потолкуем. Вероучение Дэллоу.
— Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь.
— И все?
— Тебе пора уже быть в мэрии. Слышишь, часы бьют. Два… — Надтреснутый звон колоколов прекратился, пробило два.
Лицо Малыша опять стало жалким, он положил руку на плечо Дэллоу.
— Ты хороший парень, Дэллоу. И так много знаешь. Скажи-ка мне… — Рука его упала, он посмотрел мимо Дэллоу вдоль улицы. И проговорил безнадежно: — Вот и она. Что ей на этой улице надо?
— Она тоже не больно торопится, — заметил Дэллоу, наблюдая-за медленно приближающейся тоненькой фигуркой. На таком расстоянии она выглядела даже моложе своих лет. Он добавил: — А все-таки Друитт здорово умно поступил, достав разрешение на брак.
— Есть согласие родителей, — хмуро ответил Малыш, — самое главное для тех, кто соблюдает приличия. — Он рассматривал девушку, как будто это незнакомка, с которой у него назначено свидание. — Видишь ли, тут еще в одном деле повезло. Меня не зарегистрировали при рождении. Во всяком случае, не в таком месте, где это можно проверить. Вот мы и добавили пару годков. Родителей нет. Опекуна нет. Старый Друитт наплел целую трогательную историю.
Роз прифрантилась по случаю свадьбы: она сняла шляпку, которая не нравилась Малышу; новый плащ, немножко пудры, дешевая губная помада. Она была похожа на маленькую аляповатую статую в какой-то жалкой церквушке — бумажная корона не показалась бы на ней странной, да и раскрашенное сердце тоже; на нее можно было молиться, но нечего было ждать от нее помощи.
— Где это ты пропадаешь? — спросил Малыш. — Тебе непонятно, что опаздываешь?
Они даже не пожали друг другу руки. Ими овладела страшная скованность.
— Извини меня, Пинки. Видишь ли… — она стыдливо выдавила из себя эти слова, как будто призналась, что пошла на переговоры с его врагом, — я ходила в церковь.
— Зачем это? — спросил он.
— Не знаю, Пинки. Мне стало как-то не по себе. Вот я и надумала пойти исповедаться.
Он усмехнулся, глядя на нее.
— Исповедаться? Шикарно.
— Видишь ли, я хотела… я думала…
— Господи Боже, что ты там думала?
— Я хотела преисполниться благодати, когда буду выходить за тебя замуж. — Она даже не взглянула в сторону Дэллоу. Религиозный термин прозвучал в ее устах странно и педантично. На грязной улице стояли два католика. Они понимали друг друга. Она произносила слова, обычные и для рая и для ада.
— Ну, и что же, исповедалась?
— Нет. Я пошла, позвонила в звонок и спросила отца Джеймса. Но вдруг сообразила. Нельзя мне исповедаться. И ушла прочь. — Она прибавила со страхом и вместе с тем с грустью: — Мы ведь совершаем смертный грех.
Малыш ответил с горьким и невеселым злорадством:
— Нам никогда не придется больше ходить на исповедь, пока мы живы. — Теперь он заслуживал кару пострашнее: школьный циркуль был далеко позади, да и бритва тоже. Сейчас у него было такое чувство, будто убийство Хейла и Спайсера обычное дело, детская забава, и он уже далеко от всего этого ребячества. Убийство, только привело его к этому… этому падению. Сознание собственной значительности наполнило его благоговейным трепетом.
— Нам, пожалуй, нужно трогаться, — заметил он, почти нежно коснувшись ее локтя. Снова, как уже было однажды, он почувствовал, что нуждается в ней.
Друитт приветствовал их оживлением, приличествующим официальному лицу. Казалось, что он произносит все эти свои шутки во время процесса с тайным намерением довести их до слуха судьи. В бесконечном коридоре мэрии, ведущем к смертям и рождениям, стоял запах дезинфекции. Стены были облицованы плитками, как в общественной уборной. Кто-то обронил на пол розу. Друитт продекламировал торопливо и небрежно:
— Всюду розы и розы, и ни веточки тиса.
Мягкая рука с фальшивой услужливостью взяла Малыша за локоть:
— Нет, нет, не сюда. Здесь налоги. Это будет позже.
Он повел их вверх по огромной каменной лестнице.
— А о чем задумалась маленькая леди? — спросил Друитт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95