Я заказал два автомобиля. Когда их пришлют, старые можно продать. Походи но магазинам, Кейт. Купи что-нибудь.
— Тоже для рекламы?
— Ты не представляешь, как пристально следят за каждым нашим шагом.
— Да что им нужно? Зубную щетку нельзя купить спокойно.
— Ты это знаешь лучше меня. Я плохо разбираюсь в людях.
Она понимала людей: их угнетает сознание непрочности своего положения. Не то чтобы они завидуют его деньгам или выражают недовольство его глобальными планами — нет: им нужны сенсации, чтобы на время отвлечься от собственных неурядиц, нужны убийство, война, финансовый крах и даже финансовый успех, если он более или менее молниеносен. Ей сделалось не по себе при мысли о том, какая страшная, тупая сила давит на сильных мира сего, вынуждая их рисковать положением в угоду сенсации: ультиматумы, телеграммы, лозунги — и откупаешься, бросая на ветер фантастические деньги. Противостоять этому давлению может лишь тот, кто абсолютно не представляет себе, чем живут люди, глухой к самому себе. А Энтони хочет пробудить в нем человека!
— Еще меня беспокоит эта продажа «Баттерсону». АКУ — выгодная компания. Почему мы от нее избавляемся? У нее надежное положение. — Ее поразила странная безучастность его взгляда; он чем-то возбужден, что-то скрывает. — Я знаю, что у нее прочное положение. Я видела цифры.
— Даже АКУ нужен капитал, — ответил Эрик.
— Но у нее есть капитал. Вложения надежны.
— Директора изыскали более рациональную форму вложений, — сказал Эрик.
— Ее капитал влился сейчас в нашу амстердамскую компанию.
— Понятно, — сказала Кейт.
— Ты соображаешь быстрее, чем Холл.
Она думала: долгожданная минута — мы преступаем закон, плывем в неизведанные края. Какое странное чувство безразличия. Вот что значит жить в постоянном ожидание тягостной разлуки, слез на пристани, скрывшегося парохода. Только одно и осталось спросить:
— Мы ничем не рискуем? — Почти ничем, — ответил Эрик. Она безгранично верила ему, и если «почти» — то ничего страшного. Перед любимым человеком, за которого отвечаешь, нет нужды храбриться и ломать комедию. Он добавил:
— Ты увидишь, что некоторые чеки и записи в наших книгах помечены задним числом.
— Понимаю, — ответила Кейт. — Что нужно сделать? — Ничего, уже все сделано. — Он встал. — Знаешь, Кейт, ты не ошиблась насчет фонтана. Он мне нравится. — Он взял ее за руку. — Ты живее соображаешь, чем Холл. Ему фонтан не понравился. — Она ощутила тревогу в его пальцах.
— Все-таки риск есть, — проговорила она.
— Все обойдется, когда наладится сбыт в Америке, — успокоил Эрик. — К концу недели все образуется. Мы почти в безопасности. С забастовкой улажено.
— Но что-то еще может случиться?
— Несколько дней мы должны быть очень осторожны. Ты видишь, — сказал он, — как я тебе доверяю. Мы столько лет вместе, Кейт. Ты согласишься выйти за меня замуж?
— Ах да, ведь жена не имеет права давать показания. В Швеции такой же порядок, как в Англии?
— Швеция меня не волнует. Я думаю именно об Англии.
— Спасибо, что не стал просить у меня руки и сердца.
— Мы деловые люди, — сказал Эрик.
— Тебе придется выделять мне содержание.
— Разумеется.
— И что-нибудь сделать для Энтони.
— Энтони мне нравится. Толковый парень. Он мне очень нравится, Кейт.
— Ты дашь ему содержание?
— Дам.
— Жаль, — вздохнула Кейт, — что наш брак нельзя пометить задним числом, как чеки. — Она улыбнулась. — Энтони будет приятно. Энтони воплощение порядочности. Энтони… — и запнулась; получалось так, словно она выходит замуж за Энтони, а не Эрика — Эрик напряженно тянулся перед ней, как шафер в ризнице. Энтони устроен, думала она, я исправила вред, который нанесла, отослав его обратно, прогнав из сарая — приспосабливаться, набираться уму-разуму, жить, как все живут. Он попытался вырваться, а я отослала его обратно. Теперь у него все впереди. Но к радости примешивалось сожаление; она не могла забыть мюзик-холла и как они ели яблоки, чтобы отбить запах. Казалось бы, уже бесповоротно веришь в мир без пограничных столбов, в мир, где на каждой бирже царствует Крог, и в то, что нужно без излишней щепетильности добиваться самого главного в жизни — устроенного положения, а горло-таки спирает ветхая честность и пыльная бедность Монингтон-Креснт, когда в раздумье тянешь:
— Энтони будет приятно. — Когда это состоится? — Подождем день-два, — ответил Эрик, — посмотрим, как повернутся дела. Если продажа АКУ сойдет благополучно, — заключил он, — можно будет и вообще повременить.
Кейт почти любила его в эту минуту. Он не боялся быть откровенным с нею даже сейчас, когда его книги аккуратнейшим образом подчищены. Ей приходилось слышать о том, какими огромными суммами он откупается от шантажа; сейчас впервые представился случай самой шантажировать его, если захочется. Но ей не хотелось: она его использовала, и только справедливо, чтобы он, в свою очередь, использовал ее. — Ты в любом случае мог довериться мне, — сказала она.
Он кивнул со всегдашней готовностью верить ей на слово; к отчетам он относился не в пример строже: за любым бухгалтером сам проверял каждую цифру. Она взяла его руку, поцеловала ее; как его жалко — один в этой суконной тихой комнате, где никому не позволено тревожить его. — Эрик, милый, — сказала она, — пойду обрадую Энтони, — и вышла из комнаты. В лифте ей почему-то вспомнилось, как однажды она видела на Северном мосту потерявший управление трамвай: сталь, стекло, лицо вагоновожатого, налегшего рукой на тормоз, вспыхивающие за стеклом электрические искры. Трамвай с грохотом пронесся в темноте, но было достаточно увидеть его мерцающий свет, чтобы понять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69