— У него ведь был пистолет… но он, конечно, не применил бы его. Он бы ничего не выиграл, если бы нас пристрелил.
— Жандармы под конец приняли такое объяснение, хотя этот человек выкинул пистолет и отрицал, что он когда-либо у него был. Так или иначе, жандармы, видимо, установили, что, во-первых, вы спрятали его в своем багажнике и солгали им. Это-то вы делали не под угрозой пистолета.
— Я им не солгал, ваше преосвященство. Пожалуй… словом, ответил немного уклончиво. Жандармы ведь впрямую не спросили, находится ли он у меня в багажнике. Конечно, я могу в свое оправдание заявить, что был под «большим моральным давлением». Отец Герберт Йоне отмечает, что преступник, привлеченный к суду, — а если стать на точку зрения закона, то я преступник, — может заявить: «невиновен», пользуясь общепринятой формулой, а на самом деле это означает: «Я не виновен перед законом, пока моя вина не доказана». Отец Йоне даже считает, что преступник может квалифицировать обвинение как клевету и представить доказательства своей предполагаемой невиновности, но тут отец Герберт Йоне, по-моему, заходит слишком далеко.
— Да кто такой этот отец Герберт Йоне?
— Выдающийся немецкий теолог-моралист.
— Слава богу, что не испанец.
— Отец Эррера с великим уважением относится к нему.
— Так или иначе, я приехал сюда не для того, чтобы рассуждать о теологии морали.
— Я всегда считал это крайне запутанным предметом, ваше преосвященство. К примеру, я не могу не удивляться по поводу концепции закона природы…
— И не для того я приехал, чтобы рассуждать о законе природы. У вас поразительный дар, монсеньор, отвлекаться от предмета.
— Какого предмета, ваше преосвященство?
— Тех скандалов, которые вы вызвали своим поведением.
— Но если меня обвиняют во лжи… разве это не из сферы теологии морали?
— Я очень, очень стараюсь поверить… — И епископ снова издал долгий вздох, что побудило отца Кихота с жалостью, но не без удовлетворения подумать, уж не страдает ли епископ астмой. -…повторяю: очень стараюсь поверить, что вы тяжело больны и не понимаете, в каком опасном находитесь положении.
— Ну, мне кажется, это можно сказать про всех нас.
— Про всех нас?
— Я имею в виду — когда мы начинаем задумываться.
Епископ издал какой-то странный звук — отцу Кихоту это напомнило Тересиных куриц, когда они несутся.
— Ах, — произнес епископ, — к этому-то я и подхожу. Опасные мысли. Ваш спутник-коммунист, безусловно, навел вас на такие размышления…
— Ни на что он меня не наводил, ваше преосвященство. Просто дал мне повод задуматься. Видите ли, в Эль-Тобосо… я с большой теплотой отношусь к хозяину гаража (он так хорошо смотрит за «Росинантом»), а вот мясник — тот, в общем-то, человек премерзкий… я вовсе не хочу сказать, что люди мерзкие — совсем уж никудышные, и, конечно, есть монашки, которые готовят превосходные пироги, но в этот свой отпуск я почувствовал такую свободу…
— И похоже, это была весьма опасная свобода.
— Но ведь Он же даровал нам свободу, верно? Потому Его и распяли.
— Свободу… — повторил епископ. Слово прозвучало как взрыв. — Свободу нарушать закон? Вам, монсеньору? Свободу ходить на порнографические фильмы? Помогать убийцам?
— Нет, нет, я же сказал вам — он промахнулся.
— И взять себе в попутчики коммуниста! Рассуждать с ним о политике…
— Да нет же, нет. Мы дискутировали на более серьезные темы, чем политика. Хотя, должен признаться, я до тех пор понятия не имел, что Маркс столь благородно защищал Церковь.
— Маркс?
— В высшей степени непонятый человек, ваше преосвященство. Уверяю вас.
— Какие же книги вы читали во время этой… необычайной… экспедиции?
— Я всегда беру с собой святого Франциска Сальского. На сей раз, чтобы доставить удовольствие отцу Эррере, я взял с собой и отца Герберта Йоне. А мой друг дал мне почитать «Коммунистический манифест»… Нет, нет, ваше преосвященство, это совсем не то, что вы думаете. Конечно, я не могу согласиться со всеми мыслями, которые там изложены, но Маркс крайне трогательно воздает должное религии — он говорит о «священном трепете религиозного экстаза» [Маркс К., Энгельс Ф., «Манифест Коммунистической партии», I].
— Не могу я больше сидеть тут и слушать бред больного человека, — произнес епископ и поднялся.
— Я слишком надолго задержал вас, ваше преосвященство. То, что вы приехали ко мне в Эль-Тобосо, было великим актом милосердия с вашей стороны. Доктор Гальван заверит вас, что я вполне здоров.
— Телом — возможно. Я думаю, вам нужен врач совсем другого рода. Я, конечно, проконсультируюсь с доктором Гальваном, прежде чем писать архиепископу. И буду молиться за вас.
— Я очень благодарен вам за ваши молитвы, — сказал отец Кихот.
Он заметил, что епископ перед уходом не протянул ему для поцелуя руки с перстнем. Отец Кихот покорил себя за то, что слишком вольно с ним разговаривал. «Огорчил я бедного человека, — подумал он. — С епископами, как и с людьми очень бедными и необразованными, следует быть особенно осторожным».
Из коридора за дверью донеслось перешептыванье. Затем в замке повернулся ключ. «Значит, я — пленник, — подумал отец Кихот, — совсем как Сервантес».

ГЛАВА II
Второе путешествие монсеньора Кихота
Отца Кихота разбудил звук клаксона — ту-ту-ту. Даже во сне он узнал голос «Росинанта», который ни с чем не спутаешь, — жалобный звук, не имеющий ничего общего с нетерпеливым, гневным, раздраженным зовом большой машины, — звук, просто возвещающий: «Я тут, если я вам нужен». Отец Кихот тотчас подошел к окну и выглянул на улицу, но «Росинант», должно быть, стоял где-то вне поля его зрения, ибо он увидел лишь ярко-синюю машину, а не ржаво-рыжую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61