— А мы все-таки сыграем с вами в шашки, мистер Уормолд. Не забудьте.Старый «хилмен» ждал их на улице. Уормолд сказал:— Я отвезу вас к Милли.— А сами вы не поедете домой?— Сейчас уже поздно ложиться спать.— Куда вы едете? Я не могу поехать с вами?— Мне хочется, чтобы вы побыли с Милли, на всякий случай. Вы видели фотографии?— Нет.Они молчали до самой улицы Лампарилья. Там Беатриса сказала:— Напрасно вы все-таки дали честное слово. Можно было без этого обойтись.— Вы думаете?— Ну, конечно, вы вели себя профессионально. Простите. Я сказала глупость. Но вы оказались куда профессиональнее, чем я думала.Он отворил входную дверь и посмотрел ей вслед: она шла мимо пылесосов, как по кладбищу, словно только что кого-то похоронила.
2 У подъезда дома, в котором жил доктор Гассельбахер, он нажал звонок чьей-то квартиры на втором этаже, где горел свет. Послышалось гудение, и дверь открылась. Лифт стоял внизу, и Уормолд поднялся на тот этаж, где жил доктор. В эту ночь Гассельбахер, верно, тоже не мог заснуть. В щели под дверью был виден свет. Интересно, он один или советуется с голосом, записанным на пленке?Уормолд быстро усваивал правила конспирации и приемы своего неправдоподобного ремесла. На площадке было высокое окно, которое выходило на слишком узкий, никому не нужный балкончик. Оттуда Уормолду был виден свет в окнах доктора и без труда можно было перемахнуть на соседний балкон. Он перелез, стараясь не глядеть вниз, на мостовую. Шторы были неплотно задернуты. Он заглянул в просвет между ними.Доктор Гассельбахер сидел к нему лицом; на нем были старая Pickelhaube каска с острым наконечником, которую носили в германской императорской армии (нем.)

, нагрудник, высокие сапоги и белые перчатки — старинная форма улана. Глаза у него были закрыты, казалось, он спал. На боку висела сабля, и он был похож на статиста, наряженного для киносъемки. Уормолд постучал в окно. Доктор Гассельбахер открыл глаза и уставился прямо на него.— Гассельбахер!Доктор чуть-чуть пошевелился, может быть, от ужаса. Он хотел было скинуть с головы каску, но ремень под подбородком ему помешал.— Это я, Уормолд.Доктор опасливо подошел к окну. Лосины были ему слишком тесны. Их шили на молодого человека.— Что вы тут делаете, мистер Уормолд?— Что вы тут делаете, доктор Гассельбахер?Доктор открыл окно и впустил Уормолда. Он очутился в спальне. Дверцы большого гардероба были распахнуты, там белели два костюма — точно последние зубы во рту старика. Гассельбахер принялся стягивать с рук перчатки.— Вы были на маскараде, Гассельбахер?Доктор Гассельбахер пристыженно пробормотал:— Вы все равно не поймете. — Он начал постепенно разоблачаться: сначала снял перчатки, потом каску, потом нагрудник, в котором Уормолд и вся комната отражались и вытягивались, как в кривом зеркале. — Почему вы вернулись? Почему не позвонили, чтобы я вам открыл?— Я хочу знать, кто был Рауль?— Вы знаете.— Понятия не имею.Доктор Гассельбахер сел и начал стягивать сапоги.— Вы поклонник «Шекспира для детей», доктор Гассельбахер?— Мне дала книжку Милли. Разве вы не помните, как она мне о ней рассказывала?.. — У него был очень несчастный вид в обтягивающих брюшко лосинах. Уормолд заметил, что они лопнули по шву, чтобы вместить теперешнего Гассельбахера. Да, теперь он припомнил тот вечер в «Тропикане».— Эта форма, — сказал Гассельбахер, — видно, нуждается в объяснении.— Многое нуждается в объяснении.— Я был офицером уланского полка — давно, сорок пять лет назад.— Я помню вашу фотографию в той комнате. На ней вы одеты по-другому. Вид у вас там не такой… бутафорский.— Это было уже после начала войны. Посмотрите вот тут, возле туалетного стола, — 1913 год, июньские маневры. Кайзер делал нам смотр. — На коричневом снимке, с клеймом фотографа, выбитом в углу, были изображены длинные шеренги кавалерии с обнаженными саблями и маленькая фигурка сухорукого императора, объезжающего строй на белом коне.— Ах, как все было мирно в те дни, — сказал Гассельбахер.— Мирно?— Да, пока не началась война.— Но вы ведь были врачом!— Я вас обманул. Врачом я стал позже. Когда война кончилась. После того как я убил человека. Вы убиваете человека, — сказал доктор Гассельбахер, — и, оказывается, это очень просто; не нужно никакого умения. И вам ясно, что вы сделали, — ведь смерть установить легко; а вот спасти человека — для этого нужно потратить больше шести лет на учение, и в конце концов никогда не знаешь, ты его спас или нет. Бациллы пожирают друг друга. Человек возьмет да и выздоровеет. Не было ни одного больного, о котором я мог бы с уверенностью сказать, что спас его я, но что я убил человека, — это я знаю точно. Он был русский и очень худой. Кость хрустнула, как только я воткнул клинок. У меня даже зубы свело. Кругом было болото, одно болото, оно называлось Танненберг. Я ненавижу войну, мистер Уормолд.— Тогда зачем же вы нарядились в солдатскую форму?— Я не был таким нарядным, когда убивал человека. Этот мундир — мирный. Я его люблю. — Он прикоснулся к нагруднику, лежавшему рядом на кровати. — А там мы все были покрыты болотной грязью. — Он сказал: — Вам никогда не хотелось, мистер Уормолд, чтобы вернулась мирная жизнь? Ах да, забыл, вы же молодой человек, вы ее никогда не знали. Мирная жизнь кончилась для нас навсегда. Лосины больше не налезают.— А почему вам сегодня захотелось… нарядиться в этот костюм, Гассельбахер?— Умер человек.— Рауль?— Да.— Вы его знали?— Да.— Расскажите мне о нем.— Не хочется.— Будет лучше, если вы расскажете.— Мы оба виноваты в его смерти, вы и я; — сказал Гассельбахер. — Не знаю, кто вас втянул в это дело и как, но если бы я отказался им помогать, меня бы выслали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63