Вот ужас!— Большинство из нас всякий раз думает, что выходит замуж раз и навсегда.— Мне куда удобнее быть любовницей.— Вряд ли вашему отцу это понравится.— А почему? Если бы он опять женился, он бы и сам оказался в таком положении. И она ему была бы не настоящая жена, а любовница. Правда, он всегда хотел жить только с мамой. Он мне сам это говорил. Вот у них был настоящий брак! Даже доброму язычнику — и тому не дано нарушать закон.— Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.— Кому им?— Монахиням.— А-а… Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.«В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».Милли спросила:— Вы любите моего папу?Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды, где сказано, как сражаются голыми руками». Он поглядел на свои руки, они не внушали доверия.Беатриса сказала:— Почему вы об этом спрашиваете?— Я видела, как вы на него смотрели.— Когда?— Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?— Да, очень приятно.— Нехорошо, — сказала Милли. — Вам стыдно его любить.Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».— А если бы я его любила, что тут плохого?— Он женат.— Милли, детка, берегитесь общих правил. Если бог есть, то не он создал общие правила.— Вы его любите?— Я этого не сказала.«Нет, единственный способ — это застрелить его; но где достать пистолет?»Кто-то вошел в дверь; он даже не поднял головы. Приемник Руди истошно завопил в соседней комнате. Голос Милли произнес:— Мы и не слышали, как ты вернулся.Он сказал:— Я хочу тебя кое о чем попросить, Милли…— Ты подслушивал?Беатриса спросила:— Что случилось? Что-нибудь неладно?— Несчастный случай.— С кем?— С доктором Гассельбахером.— Серьезный?— Да.— Ты боишься сказать нам правду? — спросила Милли.— Да.— Бедный доктор Гассельбахер!— Да.— Я попрошу капеллана отслужить по обедне за каждый год, который мы с ним дружили.Напрасно он старался поделикатнее сообщить Милли о смерти доктора. Ведь смерть в ее глазах — переход к райскому блаженству. Когда веришь в рай, — мстить бесполезно. Но у него нет этой веры. В христианине милосердие и всепрощение не добродетели, они даются ему слишком легко. Он сказал:— Приходил капитан Сегура. Он хочет, чтобы ты вышла за него замуж.— За такого старика?! Никогда больше не сяду к нему в машину!— Я тебя прошу сделать это еще раз — завтра. Скажи ему, что мне надо его видеть.— Зачем?— Я хочу сыграть с ним в шашки. В десять часов. Тебе с Беатрисой придется на это время куда-нибудь уйти.— А он ко мне не будет приставать?— Нет. Ты ему скажи, чтобы он пришел поговорить со мной. Скажи, чтобы принес свой список. Он поймет.— А потом?— Мы едем домой. В Англию.Оставшись вдвоем с Беатрисой, он сказал:— Ну вот. Скоро нашей конторе конец.— Почему?— Может быть, нам удастся окончить свои дни с честью, если я раздобуду список действующих здесь иностранных агентов.— Включая и нас с вами?— Ну нет. Мы с вами никогда не действовали.— Не понимаю.— У меня нет тайных агентов, Беатриса. Ни одного. Гассельбахера убили зря. В горах Орьенте нет никаких сооружений.Характерно, что она не выказала ни малейшего удивления. То, что он ей сообщил, ничем не отличалось от любых сведений, которые ей надлежало занести в картотеку. Оценка этих сведений будет произведена Главным управлением в Лондоне. Он сказал:— Я понимаю, ваш долг — немедленно сообщить об этом начальству, но я буду вам очень благодарен, если вы подождете до послезавтра. Тогда, надеюсь, мы добавим к этому что-нибудь настоящее.— Если вы к тому времени будете живы.— Конечно, я буду жив.— Что вы задумали?..— У Сегуры есть список иностранных агентов.— Нет, вы задумали совсем не это. Но если вы умрете, — сказала она, и ему показалось, что голос ее звучит гневно, — что ж, как говорится, de mortuis… о мертвых… (говорят только хорошее) (лат.)

и так далее.— Если со мной что-нибудь случится, я не хочу, чтобы вы узнали из этих липовых карточек, каким я был мошенником.— Но Рауль… ведь Рауль-то должен был существовать!— Бедняга! Вот, наверно, удивлялся. Поехал покататься, как обычно, по-видимому, и пьян был тоже, как обычно… Надеюсь, что был пьян.— Но он существовал!— Надо же было мне назвать какое-то имя. Почему я взял имя Рауль — теперь уж и сам не помню.— А чертежи?— Я снял их с пылесоса «Атомный котел». Ну, теперь всем забавам конец. Будьте добры, напишите за меня мое признание, а я подпишу. Я очень рад, что они не сделали ничего дурного с Тересой.Беатриса засмеялась. Она опустила голову на руки и смеялась. Она сказала:— Ох, до чего же я вас люблю…— Все это вам кажется ужасно глупым, правда?— Глупыми кажутся мне наши в Лондоне. И Генри Готорн. Неужели вы думаете, что я бросила бы Питера, если бы он хоть раз, хоть один-единственный раз оставил в дураках ЮНЕСКО?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63