Маленький мальчик с мокрым полотенцем в руках, которого он только что вспомнил, — интересно, где он сейчас? Жестокие приходят и уходят, как города, королевства или властители, не оставляя за собой ничего, кроме собственных обломков. Они тленны. А вот клоун, которого в прошлом году они с Милли видели в цирке, — этот клоун вечен, потому что его трюки никогда не меняются. Вот так и надо жить: клоуна не касаются ни причуды государственных деятелей, ни великие открытия гениальных умов.Уормолд, глядя в зеркало, стал строить гримасы.— Господи, что ты делаешь?— Хотел себя рассмешить.Милли захихикала.— А я думала, что ты грустный и чем-то озабочен.— Поэтому мне и захотелось посмеяться. Помнишь клоуна в прошлом году?— Он упал с лестницы прямо в ведро с известкой.— Он падает в него каждый вечер в десять часов. Нам бы всем не мешало быть клоунами, Милли. Никогда ничему не учись на собственном опыте.— Мать-настоятельница говорит…— Не слушай ее. Бог ведь не учится на собственном опыте, не то как бы он мог надеяться найти в человеке что-нибудь хорошее? Вся беда в ученых — они складывают один плюс один и всегда получают два. Ньютон, открывая закон притяжения, основывался на опыте, а потом…— А я думала — на яблоке.— Это одно и то же. Понадобилось только время, чтобы лорд Резерфорд расщепил атом. Он тоже учился на собственном опыте, так же как и люди Хиросимы. Эх, если бы мы рождались клоунами, нам бы не грозило ничего дурного, кроме разве небольших ссадин… Да еще в известке немного перемажешься. Не учись на собственном опыте, Милли. Это губит душевный покой.— А что ты делаешь сейчас?— Хочу пошевелить ушами. Раньше я умел. А вот теперь не получается.— Ты все еще скучаешь по маме?.— Иногда.— Ты все еще ее любишь?— Может быть. Время от времени.— Она, наверно, была очень красивая в молодости?— Да она и сейчас не старая. Ей тридцать шесть.— Ну, это уже старая.— А ты ее совсем не помнишь?— Плохо. Она ведь часто уезжала, правда?— Да, часто.— Я все-таки за нее молюсь.— О чем ты молишься? Чтобы она вернулась?— Конечно, нет, совсем не об этом. Мы можем обойтись и без нее. Я молюсь о том, чтобы она опять стала доброй католичкой.— А я вот не католик.— Ну, это совсем другое дело. Ты не ведаешь, что творишь.— Да, пожалуй.— Я не хочу тебя обидеть, папа. Но так говорят богословы. Ты будешь спасен, как все добрые язычники. Помнишь, как Сократ и Сетевайо.— Какой Сетевайо?— Король зулусов.— О чем ты еще молишься?— Ну, конечно, последнее время я больше налегала на лошадь…Он поцеловал ее и пожелал спокойной ночи. Она спросила:— Куда ты идешь?— Мне надо кое-что уладить насчет лошади.— Я причиняю тебе ужасно много хлопот! — сказала она не очень уверенно. Потом сладко вздохнула и укрылась простыней до самой шеи. — Как чудесно, что всегда получаешь то, о чем молишься, правда?
4 На всех углах ему предлагали: «Такси!», — словно он был приезжим, и вдоль бульвара через каждые несколько метров к нему по привычке, сам не веря в успех, приставал какой-нибудь сутенер: «Разрешите услужить вам, сэр?» — «Я знаю всех хорошеньких девочек». — «Хотите красивую женщину?» — «Открытки?» — «Угодно посмотреть возбуждающий фильм?» Они были еще совсем детьми, когда он приехал в Гавану; он, бывало, оставлял их постеречь машину и давал за это пять сентаво, и хотя они старели вместе с ним, привыкнуть к нему они так и не могли. Для них он все равно не был местным жителем, так и остался вечным туристом. Вот они и привязывались к нему: рано или поздно он, как и все остальные, захочет посмотреть «сверхчеловека», дающего сеанс в публичном доме «Сан-Франциско». Ну что ж, они по крайней мере тоже не желали учиться у жизни.На углу Вирдудес его окликнул из «Чудо-бара» доктор Гассельбахер:— Куда это вы так спешите, мистер Уормолд?— У меня деловое свидание.— Всегда есть время выпить рюмочку виски. — По тому, как он произнес слово «виски», было ясно, что у него время нашлось, и не на одну, а на много рюмок.— Я и так опаздываю.— В этом городе никто никуда не опаздывает, мистер Уормолд. А у меня для вас припасен подарок.Уормолд вошел в бар. Он горько усмехнулся:— Кому вы сочувствуете, Гассельбахер, Востоку или Западу?— Востоку или Западу чего? Ах, вот вы о чем. А мне-то до них какое дело?— Что вы хотите мне подарить?— Я попросил моего пациента привезти их из Майами. — Гассельбахер вынул из кармана две маленькие бутылочки виски: одна была «Лорд Кальверт», другая — «Старый портняжка». — У вас есть? — спросил он с беспокойством.— «Кальверт» есть, а «Портняжки» нет. Очень мило, что вы вспомнили о моей коллекции, Гассельбахер.Уормолда всегда удивляло, что он продолжает существовать для других даже тогда, когда его нет перед глазами.— Сколько у вас теперь?— Сто, вместе с пшеничным и ирландским. Семьдесят шесть шотландского.— Когда вы их выпьете?— Может быть, тогда, когда дойду до двухсот.— Знаете, что бы я сделал на вашем месте? — спросил Гассельбахер. — Играл ими в шашки. Бьешь шашку — выпиваешь бутылочку.— Это идея.— Шансы уравниваются, — сказал Гассельбахер. — В этом вся прелесть. Лучший игрок вынужден больше пить. Подумайте, как здорово. Налейте себе еще рюмку.— Пожалуй.— Мне нужна ваша помощь. Меня утром ужалила оса.— Вы же врач, а не я.— Дело совсем не в этом. Через час я поехал к больному за аэропорт и переехал курицу.— Ничего не понимаю.— Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, что-то вы сегодня рассеяны. Спуститесь на землю. Нам надо немедленно найти лотерейный билет, успеть до розыгрыша. Оса — это двадцать семь. Курица — тридцать семь.— Но у меня деловое свидание.— Свидание подождет. Выпейте свое виски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63