Быть может, остальные думали, что, опустив глаза, он молится; у него и в самом деле промелькнула в голове какая-то молитва — или по крайней мере мольба, полная недоверия к себе, мольба о том, чтобы в нужный момент у него хватило сил и решимости действовать быстро. Если бы я был с ними по ту сторону границы, подумал он, как бы я поступил, когда мой отец молил о помощи во дворе полицейского участка? Вернулся бы я назад к нему или спасался бы сам, как они?
Отец Ривас стал совершать последование мессы и освящение хлеба. Марта смотрела на мужа с гордостью. Священник поднял тыквенный сосуд и произнес единственную фразу из всей службы, которую доктор Пларр почему-то еще помнил: «…сие есть Тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание» [Евангелие от Луки, 22:19]. Сколько поступков совершал он в своей жизни в память о чем-то забытом или почти забытом?
Священник опустил сосуд. Он встал на колени и сразу поднялся. Казалось, ему не терпится поскорее закончить службу. Он был как пастух, который спешит загнать стадо в коровник до начала грозы, но пустился домой он слишком поздно. Репродуктор гаркнул свое сообщение голосом полковника Переса: «Торопитесь выслать к нам консула и спасти свою жизнь. У вас остался ровно час». Доктор Пларр заметил, что рука Акуино крепче сжала автомат. Голос продолжал: «Повторяю, у вас остался всего один час. Освободите консула и спасите свою жизнь».
— «…ради того, кто взял на себя грехи всего мира, да дарует он им вечный покой».
Отец Ривас начал: «Domine, non sum dignus» [владыка, я недостоин (лат.)]. Ему вторил только голос Марты. Доктор Пларр оглянулся, чтобы посмотреть, где Пабло. Негр стоял у задней стены на коленях, с опущенной головой. Смогу ли я, подумал доктор Пларр, пока их внимание отвлечено мессой, выхватить у Акуино автомат и продержать их под дулом достаточно долго, чтобы Чарли Фортнум успел сбежать? Я бы спас жизнь им всем, не только Чарли, думал он. Он посмотрел на Акуино, а тот, словно угадав его мысли, покачал головой.
Отец Ривас взял кухонное полотенце и стал вытирать бутыль так тщательно, словно стоял в приходской церкви Асунсьона.
— Ite Missa est [идите, месса свершилась (лат.)].
Голос из репродуктора откликнулся, словно литургическое ответствие: «У вас осталось пятьдесят минут».
— Отец мой, — произнес Пабло, — месса кончена. Лучше сдаться сейчас. Или давайте проголосуем снова.
— Я голосую как прежде, — сказал Акуино.
— Ты ведь священник, отец мой, тебе нельзя убивать, — сказала Марта.
Отец Ривас протянул ей кухонное полотенце:
— Ступай во двор и сожги его. Больше оно не понадобится.
— Это будет смертный грех, если ты убьешь его сейчас, отец мой. После мессы.
— Убивать когда бы то ни было — смертный грех для любого человека. Все, что мне остается, — это молить господа смилостивиться надо мной, как молил бы всякий другой.
— Так вот что ты делал там, у алтаря? — спросил доктор Пларр.
Он был измучен спорами и тем, как медленно тянулось отпущенное им краткое время.
— Я молился о том, чтобы мне не пришлось его убивать.
— Письмо туда послал? — сказал доктор Пларр. — А мне казалось, ты не веришь, что на такие письма получают ответ.
— Может, я надеялся на счастливое совпадение.
Репродуктор объявил: «У вас осталось сорок пять минут».
— Хоть бы они оставили нас в покое… — пожаловался Пабло.
— Действуют нам на психику, — пояснил Акуино.
Отец Ривас внезапно вышел в соседнюю комнату. Револьвер он взял с собой.
Чарли Фортнум лежал на крышке гроба. Глаза его были открыты, он смотрел на глиняный потолок.
— Вы пришли со мной покончить, отец мой? — спросил он.
Вид у отца Риваса был смущенный, а может, и пристыженный. Он сделал несколько шагов в комнату и сказал:
— Нет, нет. Не это. Еще нет. Я подумал, может быть, вам что-нибудь нужно.
— У меня есть еще немножко виски.
— Вы слышали, что сказал их громкоговоритель. Скоро они за вами придут.
— И тогда вы меня убьете?
— Так мне приказано, сеньор Фортнум.
— А я думал, что священник повинуется только церкви. Ах да, забыл. Вы ведь больше в ней не состоите? Тем не менее вы служили мессу. Я не бог весть какой верующий, но мне не захотелось на ней присутствовать. Это ведь не такой праздник, когда надо быть в церкви. Во всяком случае, мне.
— Я помянул вас в своей молитве, — неловко произнес заученную фразу отец Ривас, словно обращаясь к богатому прихожанину; но за последние годы он отвык от этого языка.
— Я предпочел бы, чтобы вы обо мне забыли, отец мой.
— Вот это мне не будет дозволено, — сказал отец Ривас.
Чарли Фортнум с удивлением заметил, что священник вот-вот заплачет.
— Что с вами, отец мой? — спросил он.
— Я не думал, что до этого дойдет. Понимаете, если бы вы были американским послом, они бы уступили. И я бы спас десять человеческих жизней. Я никогда не думал, что мне придется отнять у кого-то жизнь.
— Почему вас вообще назначили главным?
— Эль Тигре считал, что может мне доверять.
— А что, разве это не так?
— Теперь не знаю. Не знаю.
Неужели приговоренный к смерти должен утешать своего палача? — подумал Чарли Фортнум.
— Могу я чем-нибудь вам помочь, отец мой? — спросил он.
Священник смотрел на него с надеждой, как собака, которой послышалось слово «гулять». Он продвинулся на шаг ближе. Чарли Фортнум вспомнил мальчика с оттопыренными ушами в школе, которого изводил Мейсон. Он пробормотал:
— Простите меня…
За что он просил прощения? За то, что не был американским послом?
— Я знаю, как вам тяжко, — сказал Ривас. — Лежать здесь. Ждать. Может, если бы вы смогли немножко подготовиться… это вас отвлекло бы…
— Вы хотите сказать — исповедаться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89