Наверное, даже вскрытие такое, как надо.
— Что же мы скажем Сэму?
— Правду. Не к чему скрывать смерть от ребенка. Люди ведь все время умирают.
— Но он так любил Дэвиса. Милый, разреши мне ничего не говорить ему неделю-другую. Пока он не освоится в школе.
— Тебе лучше знать.
— Господи, как бы мне хотелось, чтобы ты смог порвать с этими людьми.
— Я и порву — через два-три года.
— Я хочу сказать — сейчас. Сию минуту. Разбудим Сэма и улетим за границу. На первом же самолете, куда угодно.
— Подожди, пока я получу пенсию.
— Я могла бы работать, Морис. Мы могли бы поехать во Францию. Нам было бы легче там жить. Они там больше привыкли к людям моего цвета кожи.
— Это невозможно, Сара. Пока еще нет.
— Почему? Приведи мне хоть одну основательную причину…
Он постарался произнести как можно более небрежно:
— Ну, видишь ли, надо ведь заблаговременно подать уведомление об отставке.
— А они берут на себя труд заранее уведомлять?
Его испугало то, как мгновенно она все поняла, а она сказала:
— Дэвиса уведомили заранее?
Он сказал:
— Но если у него была больная печенка…
— Ты же этому не веришь, верно? Не забудь: я же работала в свое время на тебя — на них. Я была твоим агентом. Не думай, что я не заметила, в какой ты был тревоге весь последний месяц: тебя встревожило даже то, что кто-то приходил проверять наш счетчик. Произошла утечка информации — в этом дело? И в твоем секторе?
— Я думаю, они именно так и думают.
— И они навесили это на Дэвиса. Ты считаешь, что Дэвис виноват?
— Это могла ведь быть непреднамеренная утечка. Дэвис был очень небрежен.
— И ты считаешь, что они могли убить его, потому что он был небрежен.
— В нашей службе, я полагаю, есть такое понятие — преступная небрежность.
— А ведь они могли заподозрить не Дэвиса, но тебя. И тогда умер бы ты. Оттого, что слишком много пил «Джи-энд-Би».
— О, я всегда соблюдал осторожность. — И невесело пошутил: — За исключением того случая, когда влюбился в тебя.
— Куда ты?
— Немного подышать воздухом и прогулять Буллера.
Если ехать дальней дорогой через пустошь, на другом ее конце будет место, почему-то именуемое Холодным приютом, и гам начинается буковая роща, спускающаяся к Эшриджскому шоссе. Кэсл присел на откосе, а Буллер стал разгребать прошлогодние листья. Кэсл знал, что не должен здесь задерживаться. И любопытство не могло быть оправданием. Ему следовало заложить донесение в тайник и уйти. На дороге показалась машина, медленно ехавшая со стороны Беркхэмстеда, и Кэсл взглянул на часы. С тех пор как он позвонил из автомата на Пикадилли-серкус, прошло четыре часа. Он успел лишь разглядеть номер машины, но, как и следовало ожидать, номер был ему незнаком, как и сама машина, маленькая алая «тойота». У сторожки, возле входа в эшриджский парк, машина остановилась. Никакой другой машины или пешехода видно не было. Водитель выключил фары, а потом, словно передумав, снова включил. Кэсл услышал за спиной шорох, и сердце у него замерло, но это был лишь Буллер, возившийся в папоротнике.
Кэсл стал продираться вверх, сквозь высокие зеленоватые стволы, казавшиеся черными в меркнущем свете дня. Лет пятьдесят тому назад он обнаружил в одном из этих деревьев дупло — на расстоянии четырех, пяти, шести стволов от дороги. В те дни ему приходилось вытягиваться во всю длину, чтобы добраться до дупла, но сердце его тогда колотилось так же отчаянно, как и сейчас. Когда ему было десять лет, он оставлял гам разные разности для девочки, в которую был влюблен, — ей было всего семь лет. Он показал ей тайник, когда они были на пикнике, и сказал, что в следующий раз оставит тут для нее кое-что очень важное.
В первый раз он оставил большой мятный леденец, завернутый в пергамент, а когда снова заглянул в тайник, — пакетика там уже не было. Потом он оставил записку, в которой изъяснялся в любви — крупными буквами, так как девочка только начала читать, — но когда он в третий раз пришел туда, записка лежала на прежнем месте, только на ней была нарисована какая-то мерзость. Видно, решил он, кто-то нашел тайник: он не мог поверить, что это могла сделать девочка, пока не увидел, как она, идя по другой стороне Главной улицы, высунула ему язык, и он понял, что она разозлилась, не найдя в дупле нового леденца. Он пережил тогда свои первые любовные страдания и никогда больше не возвращался к этому дереву, пока пятьдесят лет спустя человек, которого он никогда больше не видел, не попросил его в холле отеля «Риджент-Палас» придумать новый тайник.
Кэсл взял Буллера на поводок и, укрывшись в папоротнике, стал наблюдать. Мужчине, вылезшему из машины, пришлось включить фонарик, чтобы отыскать дупло. На секунду Кэсл увидел нижнюю часть туловища мужчины, когда он провел фонариком вниз по стволу: круглый животик, расстегнутая ширинка. Умно — он даже припас для такого случая изрядное количество мочи. Когда луч фонарика повернул обратно, в направлении дороги на Эшридж, Кэсл двинулся домой. Он сказал себе: «Это мое последнее донесение», — и снова вернулся мыслью к той семилетней девчушке. Она показалась ему тогда, на пикнике, где они впервые встретились, такой одинокой, такой застенчивой и некрасивой, — наверное, потому Кэсла и потянуло к ней.
Почему на свете есть люди, подумал он, которые не способны полюбить человека преуспевающего, или облеченного властью, или наделенного большой красотой? Мы считаем себя недостойными их и оттого нам легче с неудачниками? Нет, он не верил, что в этом причина. Возможно, человеку просто свойственно стремление к уравновешиванию — как это было свойственно Христу, легендарной личности, в существование которой ему хотелось бы верить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94